Научное наследие Женевской лингвистической школы

Во многих своих работах Балли и Сеше развивали идею о влиянии структуры языка на мышление говорящих на нем индивидов. «Для большинства логика языка, – указывал Балли, – это логика родного языка» [Bally 1914: 463]. По его мнению, «мы непрестанно стремимся приспосабливать речь к своим потребностям, но и сама речь заставляет нас подчинять наше мышление общепринятым формам выражения» [Балли 1955: 25].

Балли полагал, что установленные им общие характерные черты языка (для французского – предпочтение простых произвольных знаков, преобладание прогрессивной последовательности в расположении синтагм, аналитическая тенденция развития, статическая тенденция выражения) «должны придавать мысли определенный аспект, определенным образом его (язык. – В. К .) ориентировать» [Там же: 376]. «Феноменистическая (динамическая. – В. К .) позиция остается связанной с психологическим процессом, лежащим в основе восприятия и обозначения сущностей, в то время как статическая тенденция не уделяет внимания становлению понятий о сущности и закрепляет их в конечном психологическом состоянии» [Там же: 377]. Подход к проблеме соотношения языка и мышления с позиции лингвистической типологии представляет интерес для современной этнокогнитивной лингвистики. А тонкий анализ Балли особенностей субъектно-объектных и агентивных отношений в разных языках имеет не только теоретическую, но и практическую ценность для сопоставительной типологии, теории и практики перевода.

Если Вайсгербер в мышлении и языке пытается выделить черты, свойственные отдельным национально-языковым коллективам, и стремится обосновать особенности их языкового мышления, языкового членения и классификации внешней действительности как результат индивидуально-коллективного проявления общечеловеческой способности мыслить, познавать и именовать явления и свойства окружающего мира, то представители Женевской школы в обосновании и объяснении национальной специфики языков подходят к данному феномену с другой стороны, подчеркивая, что каждый член языкового коллектива должен мыслить и говорить более или менее сходно с другими потому, что жизнь в коллективе приучила его думать и смотреть на вещи так же, как и остальные члены группы. Доказательством тому служит тот факт, что при определенных обстоятельствах каждый может выучить любой другой язык. «Проблема языка, в конечном счете, является лишь одним из аспектов проблемы отношений индивида и общества» [Sechehaye 1933: 52].

Рассматривая связи языка и мышления в ракурсе соотношения социального и индивидуального, Сеше, вслед за Гумбольдтом и Соссюром (язык предоставляет говорящему иллюзорную свободу, как бы говоря: «Ты волен выбрать в языке что угодно, но ты выберешь то, что я, язык, тебе подскажу»), ставил вопрос об ограничении лингвистической свободы. По его мнению, система языка как социального явления сковывает возможность выражения индивидуальной мысли. «Как бы француз ни старался, он не будет думать в точности так, как немец или как русский, по той простой причине, что он говорит на другом языке; он обречен думать как француз, в том смысле, что он формирует свои мысли в рамках французских лексических и грамматических средств. В этом, бесспорно, ограничение его свободы» [Сеше 2003б: 193]. Вместе с тем Сеше выражает свое несогласие с преувеличением, по его мнению, этого феномена Л. Вайсгербером: «...он (Вайсгербер. – В. К .) находится в плену идеи о тесной связи между умственным складом нации и ее языком...» [Там же]. Напомним, что мысли об ограничении языковой свободы высказывали, наряду с лингвистами (А. А. Потебня), поэты (Ф. И. Тютчев).

В отличие от Вайсгербера, женевские лингвисты ставили вопрос о связи познания окружающей действительности с языком в более осторожной форме; они рассматривали эту связь в аспекте соотношения индивида и общества, основываясь на восходящем к Соссюру понимании языка как социального продукта [63] , правила актуализации которого носят императивный характер. Именно на этой стороне вопроса они сосредоточили внимание.

Настаивая на влиянии языка как социального установления на выражение индивидуальной мысли, Сеше в то же время стремился подчеркнуть, что здесь нет речи о параллелизме языка и мышления – вывод, который нередко делали критики, например, Л. Вайсгербера, основываясь на ранних работах последнего. Подобная интерпретация связи языка и мышления могла бы вести к отождествлению языка с физическими и психическими признаками расы и к «интеллектуальному скептицизму»; «...уже тот простой факт, что человек, принадлежащий к определенной расе – белый, негр, китаец – может, как на родном, говорить на любом языке, если только он начал его изучать достаточно рано и изучал достаточно долго, вызывает недоверие к самому принципу параллелизма» [Сеше 2003а: 189].