Научный комментарий

Отошел к окну; ночь была безлюдной; деревья, лишенные из-за поздних холодов почек на ветках-воплях, застыли в молчаливом ожидании...

«Жизнь моя, иль ты приснилась мне»... Снова вспомнил он пепельнокудрую голову Есенина; все свое приходит в срок; как я понимаю его сейчас... Никто не знает, что было бы, приласкай его кто возле «Англетера»...

Позвонил Яну.

— Влодек, у меня совещание и продлится оно до утра. Не сердись, я не смогу прийти.

— Слушай, пожалуйста, помоги баронессе Бартольд, она вахтерша у Таирова, несчастная женщина, ей не дают визу в Париж.

— Завтра поговорим.

— Хорошо. Непременно. Только ты сейчас запиши на календарике фамилию...

— Ладно.

— Ты не записал, Ян. Забудешь. А я хочу, чтобы ты помнил.

— Имя?

— Баронесса Бартольд из проходной Камерного, этого достаточно...

— Аристократка?

— Да. И это прекрасно!

Маяковский отошел к столу, достал из кармана потрепанный блокнот и быстро записал то, что жило в нем все эти дни:

«Уже второй. Должно быть ты легла.
В ночи Млечпуть серебряной Окою.
Я не спешу. И молниями телеграмм
мне незачем тебя будить и беспокоить...
Ты посмотри, какая в мире тишь!
Ночь обложила небо звездной данью.
В такие вот часы встаешь и говоришь
векам, истории и мирозданью...»

Достав револьвер, он сел к окну: ждать, когда зыбкую высь апрельского неба прорвет первая звезда.

А если сегодня небо будет беззвездным? — спросил он себя. Ведь когда поворачивает на тепло, облака спускаются к земле... Что будет, если пахнёт липким запахом набухающих почек и на смену колючей стуже придет цветение? Ну и что? Все равно через пять месяцев снова грядут заморозки... Только бы минула ночь, наперекор самому себе подумал он; нет ничего тревожнее ночи; затаенность и одиночество... Ведь скоро вернется Лиля... Утром придет Вероника... Ну, а днем ударит какая-нибудь газета... Вечером начнут прорабатывать в РАППе... Измываться над всем, что я сделал... Справедливость общества не только в том, чтобы равно распределять хлеб; доброту тоже надобно уметь делить, доброту, память и благодарность... Если бы я мог начать все сначала... Если бы...

Через тридцать минут после того, как Маяковского не стало, текст его предсмертного письма был распечатан в нескольких экземплярах. Он звучит так:

«Всем.

В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте.

Покойник этого ужасно не любил.

Мама, сестры и товарищи, простите — это не способ (другим не советую), но у меня выходов нет.

Лиля — люби меня.

Товарищ правительство, моя семья — это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская.

Если ты устроишь им сносную жизнь — спасибо. Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся.

Как говорят —
«инцидент исперчен»,
любовная лодка
разбилась о быт.
Я с жизнью в расчете
и не к чему перечень
взаимных болей,
бед
и обид.

Счастливо оставаться.

Владимир Маяковский. 12.4.30.

Товарищи Рапповцы, не считайте меня малодушным. Сериозно. Ничего не поделаешь...

Ермилову скажите, что жаль — снял лозунг, надо бы поругаться. В. М...»

...Через час в мастерскую поэта вошел Бухарин. Маленький, в потрепанной кожаной куртке, он опустился на колени перед Маяковским и замер, как изваяние; потом не смог сдержать себя — затрясся в рыданиях.

Через три часа руководство Российской ассоциации пролетарских писателей приступило к составлению некролога; было принято решение особо подчеркнуть опасность «апологетического восхваления всего в Маяковском... Его жизнь и творчество были и останутся примером того, как надо перестраиваться и как трудно перестраиваться...»

Через две недели баронесса Бартольд уехала в Париж.

Через семь лет редактором «Литературной газеты» был утвержден Ермилов.

Необходим авторский комментарий.