Затем я был в карауле. Меня привели в час ночи на территорию огромного (длиной с полкилометра) артиллерийского парка, расположенного на лесной поляне метрах в восьмистах от лагеря, и приказали никого в парк не пускать. Из вооружения у меня был штык-нож, пустой автомат и мой охотничий нож с фиксатором. Разводящие ушли, и я остался один в самое глухое время ночи. Было очень страшно. Поверхность парка была залита мертвенным лунным светом. Падение желудей с окрестных дубов воспринималось, как пистолетные выстрелы. Кругом слышались какие-то шорохи и другие подозрительные звуки. Я немного постоял, испуганно прислушиваясь, а затем спрятался в тень за ящиками со снарядами и задремал. Вдруг в лесу послышались шаги человека. Шаги приближались, и вскоре я увидел в лунном свете рослого мужчину, явно стремящегося на территорию охраняемого мною военного объекта. Когда он перелез через канаву, окружающую парк, я, тихонько зайдя ему со спины и передернув затвор автомата, визгливо закричал: “Лягай!!!” (все уставные команды вылетели у меня из головы). Мужик вздрогнул и, к моему огромному удивлению, покорно лег на землю. Что делать дальше, я не знал. Кричать – до лагеря почти километр и никто не услышит, до смены еще два часа – в общем, ситуация была тупиковая. Мужик немного полежал, затем стал проситься. Он объяснил мне, что он прапорщик нашего полка и что направляется в парк N2. Я был неприступен. Вдруг вдали опять послышались шаги. Выругавшись про себя, я спрятался в тень. Прапорщик тоже затих. Вскоре я увидел группу людей на территории парка. Когда они подошли ближе, я узнал комвзвода, комбатареи и нашего разводящего. Они кого-то искали. Как выяснилось в дальнейшем из их беседы, обильно сдобренной непечатными выражениями, – меня. Комбатареи высказал очевидное для них всех предположение, что этот сукин сын (то есть я) где-то спит. В этот момент я выскочил из укрытия и, с лязгом передернув затвор, радостно закричал: "Руки вгору!!!" Они все заметно испугались, затем начали нервно смеяться. Отсмеявшись, руководство одобрило мои действия, забрало прапорщика и ушло проверять парк N 2.
Через час в противоположном от меня конце парка снова появились три фигуры. На мои предложения, что стоять, мол, ни с места, они реагировали матом. Тогда я прицепил штык и с автоматом наперевес побежал в атаку. Удивленные моей агрессивностью, нарушители (это были солдаты, возвращавшиеся с ночных учений), дико ругаясь, все же повернули в обход парка.
Наутро мне объявили благодарность перед строем. Позже мне объяснили странную покорность и страх вышеуказанных лиц перед моей, прямо скажем, не очень внушительной фигурой. В принципе, все знали, что патронов караульным не выдают, но когда перед тобой передергивают затвор автомата, возникают всякие мысли, в том числе, как объяснял на следующий день “мой прапорщик”, такая: “Нашел где-то полудурок пару патронов, шмальнет с перепугу, а у меня двое детей…”
С командиром взвода татарином Бигбовым (Асхат, так сказать, Фатыхович) отношения у нас не сложились с самого начала. Наше отделение (6 биологов) заметно выделялось на общем интеллектуальном фоне лагеря. Все много читали, обсуждали научные проблемы. Саша Вересов привез с собой библиотечку молодого философа, состоящую из книг небольшого формата в мягкой обложке. Перед полевыми занятиями он отрывал необходимое количество страниц и читал их во время перерывов, а прочитанные страницы использовал по прямому назначению. Все это, а также наш выраженный индивидуализм (качество, чуждое нашей армии), крайне раздражали Бигбова, да и других офицеров. Поэтому в караул мы ходили чаще других, а Леша Раевский побил рекорды всех лагерей, получив 56 нарядов вне очереди (у нас даже песня сложилась – "стоит под грибочком Алеша"). Поэтому же, например, команда "вспышка слева" отдавалась нашему отделению, когда мы стояли на грязной дороге, а не на травке. Я в грязь ложиться не хотел и прятался за дерево ("естественное укрытие"). Разъяренный татарин кричал, что естественных укрытий вблизи нет, заставляя нас все же лечь на дорогу, но я простодушно спрашивал, что, мол, как же так нет – если вот он стоит – дуб!?