Научу тебя плохому (СИ)

— Не буду, Мышка, я же сказал, что не трону, — он упирается лбом в мой, дышит тяжело.

— Ты не понял, не надо сдерживаться.

Я сама не верю произнесенным мною словам, а Марк, кажется, и вовсе пребывает в шоке от услышанного. Он приподнимается, опирается на ладони, заглядывает мне в глаза и молчит. Думает, сопротивляется зачем-то. Зачем? Я же дала ему зеленый свет.

— Не шути так, малыш, — он усмехается и уже собирается откатиться в сторону, когда я опускаю руку, осторожно провожу пальцами по твердому животу и делаю, пожалуй, самую безрассудную вещь за всю свою жизнь.

Сама обхватываю ладонью его вполне себе достоинство, сжимаю осторожно, не будучи уверенной в том, что не причиню боли. Я совершенно точно тронулась умом, потому что еще несколько минут назад стояла посреди кухни, не решаясь поднять глаза и злилась, так сильно злилась на этого несносного гада, а теперь сама сжимаю в руке его готовый к боевым подвигам член.

Боже, это даже звучит абсурдно.

— Еся, хватит, ты чего делаешь? — он пытается улыбнуться, а на лбу его выступают мелкие капельки пота.

— Не надо ничего говорить, пожалуйста, — я кладу указательный палец свободной руки на его губы, — просто сделай.

— Нет, — его дыхание тяжелеет, на лбу собираются морщинки. — Тебе рано пока, что на тебя нашло, малыш?

Я не слушаю его, не хочу, потому что передумаю, потому что сдам назад. А назад нельзя, совершенно точно нельзя, ведь ему надо, а значит и мне тоже. Это безумие какое-то, сумасшествие, но сейчас мне плевать на формальности, вообще на все плевать. Я просто хочу, чтобы он сдался, чтобы поддался соблазну, точно также, как поддалась я.

И я уверенна, я точно знаю, что несмотря ни на что, он будет осторожен.

— Еся, — он дергается, оторвав одну руку от постели, хватает меня за запястье, хочет отвести ладонь, а я не позволяю, лишь сильнее сжимаю его член. — Сумасшедшая моя девочка, тебе же больно будет.

Я не могу больше говорить и не хочу. Просто отрицательно мотаю головой.

— Мышка…

Простонав протяжно, он набрасывается на мои губы, и нет, не целует, а просто вгрызается, словно наказывает за то, что посмела ему перечить. А мне плевать, потому что хорошо, от его такой несдержанности и похоти хорошо. Я только и могу, что беспрепятственно подставлять искусанные, должно быть, распухшие губы под его совсем нещадящие, жалящее поцелую. В следующую секунду Марк вновь издает стон, а меня простреливает острая боль, пронзающая тело.

— Мышка, что же ты такое творишь.

Он утыкается носом в мою шею, впивается в нее зубами, оставляя на ней очередную порцию меток. Не двигается, себя сдерживает и меня бесит. Я чисто из вредности и, быть может, немного от злости, впиваюсь ногтями в его плечи, и сама двигаю тазом.

— Еся, блядь… — рычит угрожающе, а я улыбаюсь, как дура последняя, потому что он не удержался, поддался мне, моему напору.

— Просто продолжай.

— Еська, ты совершенно точно такая же чокнутая, как я.

Я слышу, как он тихо посмеивается, а потом, спустя долю секунды, начинает медленно двигаться.

— Блядь, девочка, ты даже не представляешь, какой это кайф быть в тебе.

— Марк, — шепчу, прижимаюсь к нему, хочу его чувствовать. Его всего. Каждую часть его тела. Он двигается медленно, размеренно, а я чувствую, как постепенно отступает боль, сменяясь чем-то необъяснимым, но таким знакомым. — Марк.

— Моя мышка, моя, блядь, какая же ты…

Он не договаривает, только дергается резко, перекатывается на спину и вот я уже лежу на его груди, плотно прижатая к горячему торсу. Помедлив немного, позволяя мне привыкнуть к изменениям, Марк снова продолжает двигаться, все также медленно, боясь причинить боль, сдерживается. А я не хочу, чтобы он сдерживался, не хочу, чтобы думал, потому что уже не так уж и больно, и вообще…

Сама его целую, обнимаю, глажу везде, где только достаю и кричу от неожиданности, когда, сорвавшись и окончательно потеряв контроль, он ускоряется, не жалея, выбивая из меня тихие стоны.

— Прости, малышка, прости, — шепчет словно в бреду, наращивая темп, больше не сдерживаясь и яростно вколачиваясь в мое безвольное тело. А мне хорошо, необъяснимо хорошо. И каждое движение отдается болезненно сладким разрядом, разваливающимся по телу. Это так жестко, грубо, порочно, а мне нравится, безумно нравится эта несдержанность, необузданность, потому что я ее пробудила, я стала причиной. С каждым новым толчком я все сильнее прижимаюсь к своему ежику, желая больше, сильнее, быстрее. Так не должно быть, так не бывает, но я совершенно точно его прибью если остановится, если даже замедлится, — придушу просто.