Наука быть живым: Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии

— Фрэнк, не хочу, чтобы вы считали, что я устал от вашей печальной и однообразной жизни. Это действительно так, и, может быть, поэтому я больше, чем нужно, злюсь на вас. При­знаю это. Но правда и то, что вы как-то так увлекаетесь, расска­зывая свои истории о том, как ужасна ваша жизнь, что делаете это постоянно и очень ворчливо, а это отталкивает людей или злит их. Вы не хотите этого признать, но, я думаю, какая-то часть вашей личности признает это.

Фрэнк выглядел задумчивым. Он был сгорбленным человеком среднего роста и веса. Он носил в себе сдерживаемый гнев, кото­рый временами делал его враждебным, а временами создавал ужас­ную изоляцию, которая наиболее точно характеризовала его жизнь.

— Я не могу справиться с тем, что я несчастлив.

— Кажется, вы чувствуете, что я осуждаю вас за неправильные действия, и вы вынуждены защищаться.

— Но вы действительно осуждаете меня, — возразил Фрэнк, и это было правдой.

— Я "осуждаю" вас — если угодно — за то, что вы нуждаетесь в своем несчастье, держитесь за свои страдания.

— К чему мне это? Мне не нравится быть несчастным. Нет ничего хорошего в том, чтобы смотреть, как другие веселятся, в то время как я все продолжаю тянуть свою чертову резину.

— Вы когда-нибудь думали о том, что значит — не чувствовать себя несчастным? — я говорил с нажимом, настойчиво.

— Это было бы большим облегчением, — уныло ответил он.

— Нет, Фрэнк, то, что вы сейчас говорите, идет из головы. Попробуйте прочувствовать это: как бы это было, если бы вы не чувствовали себя несчастным, печальным, одиноким?

Фрэнк замолчал на минуту и, казалось, обдумывал эту мысль. Затем внезапно его лицо напряглось, и он закричал сердито:

— Если я когда-нибудь перестану страдать, я больше никогда не буду счастлив!

Почему-то мне было не смешно, хотя поразительное и парадок­сальное открытие, которое только что сделал Фрэнк, действитель­но потрясло меня. Его утверждение было абсолютно верным; имен­но в эту ловушку Фрэнк был загнан собственной жизнью. В каком-то смысле я был напуган его безоглядной честностью и тем бессознательным доверием, которое позволило ему высказать это так просто.

23 августа

— Я читал этого парня, Гардена... Чардена — или как там, черт возьми, это произносится, и... — Фрэнк, как обычно, был раз­дражен. Он смотрел на меня так, как будто я лично оскорбил его, и у меня возникло сильное желание ответить соответствующе. Постепенно, очень постепенно я приучал себя смотреть сквозь эту хмурую маску.

— Я не могу догадаться, кого вы имеете в виду.

— Ох, ну этого французского священника, вы знаете. Он на­писал "Феномен человека". Черт возьми!

— Вы имеете в виду Тейяра де Шардена?

— Да, его самого. Паршивые французские фамилии. Ну так вот, я читал его работу о том, как, по его мнению, должен раз­виваться новый человек, и... вы знаете его теорию?

Я был потрясен. Я знал, что Фрэнк много читает, но как-то не осознавал, что он читает столь глубокие вещи.

— Да, в общих чертах, Фрэнк. Хотя я не читал многое у Тейяра.

Я должен был показать ему: мне известно, что этого автора обыч­но называют по имени, разве нет? Думаю, меня задело, что Фрэнк, который получил свой диплом о среднем образовании в армии, кажется, лучше меня знал автора, которого я ценил.

— Ну, как бы то ни было, думаю, эта теория — полное дерь­мо. Я имею в виду эту умилительную картину, что человек эво­люционирует, ну, знаете, что эволюция работает в направлении создания более совершенных видов. Но меня-то этим не купишь. Я думаю, большинство людей — мерзавцы, и, насколько я могу судить, они становятся хуже, а не лучше. Возможно, то, что он священник, заставляет его думать, что Бог совершенствует вещи, но мне так совсем не кажется. Однако помимо этого я просек его идеи о "конвергенции" и "дивергенции". Я имею в виду, что если посмотреть вокруг, именно так все и происходит. Возьмем все это реакционное дерьмо, которое происходит в стране сейчас...

И Фрэнк продолжал в том же духе. Я не знал, то ли мне оста­новить и вернуть его к самому себе, то ли нет. Думаю, бессозна­тельно он говорил гораздо больше, чем хотел, — о своей жажде идей, о потребности поделиться мыслями, о желании знать и стремлении к моему одобрению. Фрэнк настолько одинокий па­рень, что, возможно, ему не с кем было поговорить таким обра­зом, и, кроме того, я был абсолютно уверен, что его рассужде­ния — нечто вроде предложения мира, демонстрация того, что он может делать что-то еще, а не только ворчать, и что он увлечен идеями, которые, как он думал, интересуют и меня. Я некото­рое время размышлял над этим. Фрэнк действительно понял то, что прочел: фактически он заставил меня самого снова взяться за Тейяра.

Через некоторое время Фрэнк остановился. Разговор увлек его, и теперь он внезапно устыдился своей увлеченности.

— О черт, не знаю, почему я трачу время на это дерьмо. Ка­кой-то интеллектуальный онанизм. Просто мне встречаются одни козлы, которые думают, что "Капитан Марвел" — это высшее достижение литературы, и...

— Мне было действительно интересно то, о чем вы говорили, Фрэнк.