Наука быть живым: Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии

"Начнем с того, что у большинства детей возникает некоторая враждебность и мятежность: результат их конфликтов с окружаю­щим миром, ограничивающим их экспансивность, поскольку им — слабой стороне — приходится покоряться. Одна из основных за­дач процесса воспитания состоит в том, чтобы ликвидировать та­кую антагонистическую реакцию. Методы различны — от угроз и наказаний, запугивающих ребенка, до подкупов и "объяснений", которые смущают его и вынуждают отказаться от враждебности. Вначале ребенок отказывается от выражения своих чувств, а в ко­нечном итоге — и от самих чувств. Вместе с тем он учится подав­лять свое осознание враждебности и неискренности других людей; иногда это дается ему нелегко, потому что дети обладают способ­ностью замечать эти качества и их не так просто обмануть слова­ми, как взрослых. Они не любят кого-то "без всяких причин" (если не считать причиной, что ребенок чувствует враждебность или неискренность, исходящие от этого человека). Такая реакция скоро притупляется; не так уж много времени требуется, чтобы ребенок достиг "зрелости" среднего взрослого и потерял способность отли­чать достойного человека от мерзавца.

Кроме того, уже на ранней стадии воспитания ребенка учат проявлять чувства, которые вовсе не являются его чувствами. Его учат любить людей (обязательно всех), быть некритично дружелюб­ным, улыбаться и т.д. Если в процессе воспитания в детстве че­ловек "обломан" не до конца, то впоследствии социальное давле­ние, как правило, завершает дело. Если вы не улыбаетесь, про вас говорят, что вы "не очень приятный человек", а вы должны быть достаточно приятным, чтобы продать свои услуги в качестве официанта, продавца или врача. Лишь тот, кто находится на са­мом верху социальной пирамиды, и тот, кто в самом низу ее — кто продает только свой физический труд, — может позволить себе быть не особенно "приятными". Дружелюбие, веселье и все прочие чувства, которые выражаются в улыбке, становятся автоматичес­ким ответом; их включают и выключают, как электрическую лам­почку".

Ролло Мэй говорит о "Я-переживании", характеризуя, что зна­чит для человека осознавать свое бытие. Хотя Мэй, главным об­разом, сосредоточен на интенциональных аспектах "Я-переживания" и поэтому уделяет больше внимания потенциальным возмож­ностям, он, разумеется, выделяет тот же самый внутренний про­цесс в человеке, который я называю внутренним, или экзистен­циальным, чувством. Мэй пишет о "Я-переживании": "Во-пер­вых, Я-переживание само по себе не является решением проблем человека; скорее, оно является предпосылкой их решения". Да­лее он говорит: "Способность терапевта помочь пациенту узнать и пережить свой собственный опыт — главное в терапевтическом процессе".

Эта книга рассказывает о семерых людях, которые исправили кое-что в своей жизни с помощью осознания своего внутреннего бытия. Каждый из них многому научил меня, и я постараюсь пе­редать эти уроки. Надеюсь, что читатель погрузится в истории этих людей, а не станет изучать их беспристрастно. Если читатель по­зволит настоящим описаниям вступить в перекличку с его собствен­ным опытом, это может помочь ему обогатить свою жизнь. Ибо каждый из нас — я, пишущий эти строки, вы, читающие их, — достигает ощущения правильности бытия в той степени, в кото­рой мы действительно следуем внутреннему направлению своей жизни. В этом отношении, как и во многих других, люди, чьи истории я сейчас передам, — такие же, как и мы.

2. Лоренс: личность и ничто

Кто я или что я? В своем последнем основании? Помимо зва­ний, ролей, степеней и всех этих этикеток, наклеенных на меня? Помимо занятий и отношений, даже имени и личной истории? Кто я? Что я?

Самый главный урок, которому меня научила жизнь, таков: сущность моего бытия состоит в субъективном осознании, представ­ляющем собой непрерывный процесс. Окончательно я не могу отож­дествить себя ни с какой-либо материей (например, с моим телом), ни с чем-либо, что я произвожу (моими словами на этих страни­цах), ни с каким-либо из моих свойств (мой интерес к другим), ни с моим прошлым, ни с моими планами на будущее, ни с мо­ими сиюминутными мыслями, ни с какой-либо иной вещью. Короче говоря, я — не вещь, ничто[5] Я — исключительно процесс моего бытия — например, процесс написания этих слов, — но я не содержание слов или идей, которые они выражают. Я — тот, кто осознает процесс письма, выбирает способы выражения мыслей, надеется на понимание, наслаждается возникновением мыслей и образов своих переживаний.