Наука быть живым. Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии

— Нет, я как раз думал об этом… Хм-м-м. Ну, может быть… Как бы там ни было, дело в том, что у меня возникает это ужасное чувство, что на самом деле я не существую, что в каком-то смысле я плод своего собственного воображения. Хм-м. Я не знаю, что это значит. Это напоминает мне изречение Беркли: «Быть — это быть воспринимаемым». И если никто не воспринимает меня, я не существую. Если я ничего не делаю, я не существую. И внезапно испаряюсь, просто исчезаю.

— Сейчас вы не кажетесь очень испуганным этим обстоятельством. — Фактически Лоренс выглядел очень отстраненным от своего испуганного Я и очень схоластичным. В самом деле, еще и Беркли процитировал.

— Я отгородился от этого. Я и сам чувствую, как заботливо я абстрагировал это — как будто это часть курса философии.

И он продолжал отгораживаться от этого остаток сеанса и некоторое время спустя. Случайно во время сеанса Лоренс действительно попытался войти в соприкосновение со своими страхами, но либо он был слишком напуган, чтобы погрузиться в них полностью, либо оставался слишком равнодушным наблюдателем, чтобы вступить в контакт с самим собой.

1 сентября

Иногда страхи возвращались — хотя Лоренс считал, что теперь уже реже. Он старательно искал способ предупредить эти моменты и постоянно пытался найти какой-то смысл своего бытия. Через два месяца после описанного выше сеанса Лоренс обрисовал текущую стадию своих поисков подтверждения своего существования:

— Я не верю в Бога, как вы знаете. По крайней мере, в того Бога, о котором мне рассказывали в воскресной школе, когда я был ребенком. И, кроме того, это не является ответом на мой вопрос. Хм-м. О, сейчас я говорю об этом спокойно и рационально, но иногда по ночам, когда дом затихает, я начинаю думать об этом, и меня охватывает страх. Я не могу дышать, не могу лежать спокойно, не могу оставаться в постели. Я встаю, накидываю халат, брожу вокруг, словно ищу чего-то, но не знаю, что я ищу. Хм-м. Вернее, знаю. Себя. Я ищу себя, но не уверен, что узнаю себя, если найду…

— Вы говорите так, как будто ищете какую-то физическую, осязаемую вещь, как будто вы могли бы заглянуть в кухню и внезапно обнаружить свое Я на обеденном столе, где вы его оставили, а потом забыли.

— Да, знаю. Хм-м. Но на самом деле я знаю, что это не так. И все же я не знаю, чего я ищу. Я знаю только, что не смогу по-настоящему успокоиться, пока не найду это. Даже сейчас, когда я снова работаю полный день, передо мной все еще возникают вопросы, когда я меньше всего их ожидаю. И затем меня прошибает холодный пот, и горло перехватывает…

Когда Лоренс покинул офис, я подумал о том, что та вещь, которую он так безнадежно ищет, находилась вместе с нами в кабинете, но он не мог видеть ее. Его бытие выражалось в самом факте нашего разговора, в его увлечении нашей совместной работой, в его невысказанном, но очевидном убеждении, что он в конце концов обнаружит свое Я. Его бытие состояло не в содержании, а в процессе его разговора, в его постоянных усилиях и в вере в нашу работу.

26 января

Временами Лоренс отодвигал все заботы о своих страхах на задний план и погружался в работу, что было для него привычным способом бегства. Работой он мог усыпить свои дурные предчувствия, заставляя других относиться к нему так, чтобы это подтверждало его существование.

Я постоянно обращал внимание на зависимость Лоренса от своей занятости и потребность производить впечатление на людей, чтобы переживать свое собственное присутствие как отражение в них. Я вновь и вновь пытался помочь ему понять, что его работа и успех у окружающих — как бы они ни были приятны — не могут дать ему прочного ощущения своего собственного бытия, которое он так настойчиво искал. Он стал наркоманом, которому требуются эти «дозы», чтобы выжить; он не верил, что может обойтись без них.

Но постепенно, следуя вместе со мной по пути этих отступлений, на которые он до сих пор полагался, Лоренс начал мобилизовывать свое мужество, стал смотреть прямо в глаза своему страху, и теперь появился уже новый Лоренс. Этот новый Лоренс был менее педантичным, менее цветисто выражался; стал более искренним, чаще чувствовал подлинное счастье, подлинную печаль или подлинный гнев. Вошел в более тесное соприкосновение с пульсом своей жизни и по-настоящему начал узнавать свое внутреннее переживание.

Он несколько минут молча лежал на кушетке, занятый разными мыслями, выражение его лица все время менялось. Каким-то образом я почувствовал, что он думает о себе в равнодушной, объективирующей манере. Вместо того, чтобы открыть себя потоку своей внутренней жизни, он рассматривал свое Я и рассуждал о нем. Я не мог сказать, каким образом прочитал его мысли, но был уверен, что моя догадка верна. Я уже собирался сказать ему, что я чувствую, что он имеет обратную связь с моим восприятием, но прежде, чем я успел сделать это, Лоренс заговорил таким голосом, который я определял для себя как «административно-деловой»: