Наука и богословие. Введение

Глубокие суждения по этому поводу высказывает ортодоксальная христология. Они, возможно, не столь просты, как утверждения менее таинственной функциональной христологии (так же, как квантовая физика менее доступна, чем ньютоновская физика). Но, по–видимому, взгляды ортодоксальной христологии находятся в большем соответствии с теми не до конца оформленными понятиями, которыми авторы Нового Завета пользовались для описания своего основополагающего переживания Христа как события (термин, относящийся к Христу до Пасхи и после). Разумным было бы принимать концептуально новые и использовать возможность с их помощью глубже объяснить произошедшие события. В век Холокоста крест Христов, понимаемый как онтологическое описание, предполагающий, что Бог действительно присутствует в человеке на кресте, дает глубокое ощущение Бога страдающего. В воплощенном и распятом Христе Бог понимается не как лишь сочувствующий наблюдатель за страданиями своего творения, но как действительный их участник, знающий страдания изнутри. Эта глубокая и волнующая мысль классическим образом выражена Йоргеном Мольтманном в книге «Распятый Бог». Пикок и Полкинхорн приписывают огромное значение христианской трактовке проблемы страдания.

Троица

Хотя ортодоксальное христианское богословие приписывает Христу божественность, ни один компетентный христианский богословов никогда не отождествлял Христа с Богом. Ведь, как неоднократно напоминали отцы церкви, он молился Богу в течение своей земной жизни. Христа часто называют Сыном Божьим в прямом онтологическом смысле этих слов, но между Отцом и Сыном необходимо проводить различие. Дело осложнилось еще больше, когда церковь задумалась над тем, как Бог действует в ней и в мире. Церковь говорит о том, что это действие осуществляется посредством Святого Духа Божьего, пользуясь языком еврейского Писания. В Ветхом Завете о Святом Духе говорится в достаточно безличной форме, и часто он просто представляет определенную силу, данную определенным людям (пророкам, мастерам своего дела) с определенной целью. В Новом Завете, однако, дается гораздо более личностная трактовка, вершиной которой служит знаменитый отрывок из Послания к Римлянам (Рим 8:22–27), где Павел говорит о том, что Дух участвует в стенаниях и страданиях человечества и всего творения. Если Бог общается с людьми как с индивидами, тогда и Дух Святой должен быть субъективным и личным («Ты»), а не просто некой объективной и безличной силой («оно»). Эти соображения привели отцов церкви, после продолжительной борьбы, к заключению, что при общении с Богом происходит не только встреча с Отцом и Сыном, но и встреча со Святым Духом. К IV веку сформировалась христианская концепцияТроицы, тройственной природы Бога. Единый Бог рассматривается как три личности — Отец, Сын и Святой Дух.

Важно понять, что доктрина Троицы появилась «снизу», из попытки принять во внимание опыт действительного общения церкви с Богом. Богословы называют этот опытный аспект «икономическая Троица», то есть то, как Бог проявил себя в икономии домостроительства — истории творения и своем общении с сотворенным. Доктрина Троицы не была лишь результатом поспешных богословских умозрений, хотя дальнейшие размышления на эту тему приводили иногда и, возможно, с неизбежностью, к менее обоснованным гипотезам о «сущности Троицы»,то есть о самой божественной природе (иногда это также называется «имманентной Троицей»).Эти гипотезы строились со всей изощренностью греческой философии, но о таких умозрительных построениях можно сказать, что они идут дальше, чем простираются возможности ограниченного человеческого разума.

Обычно богословие (как и все наиболее глубокие примеры человеческой мысли в целом) старается не впадать в крайности, состоящие в чрезмерном упрощении сложного. В случае с Троицей одной из таких крайностей был модализм, рассматривавший каждого из Троих лишь как ракурс одного единого божественного существа, то есть как один из способов, которым Единый может проявиться (что–то вроде одного из состояний, в каких могут встречаться молекулы Н₂0: лед, вода или пар). Но этого казалось недостаточно, чтобы учесть те различия, которые проявились, например, в том, что Иисус молился Отцу. Другой крайностью был тритеизм, объяснявший каждого из Троих как отдельную личность в современном смысле этого слова: как отдельный центр сознания. Это создавало, так сказать, небольшой пантеон христианских богов, что вступало в противоречие с фундаментальным христианским утверждением, унаследованным от Израиля: «Господь Бог наш, Господь един есть» (Втор 6:4).

Отыскать срединный путь — не такое простое дело, и нельзя сказать, что богословие особенно в нем преуспело. Для целей данной книги необходимо отметить две важных мысли по этому поводу, обе из которых, можно сказать, близки по духу науке. Они появились в процессе возобновившейся в последнее время богословской дискуссии о Троице.