Наука и религия в современной философии

Равным образом, несмотря на то, что мораль различных философов неодинакова в своих принципах, доказательствах и теориях, в душе людей бесспорно имеется некоторая живая и действенная, хотя и не вполне еще определенная мораль, — и эту мораль нельзя игнорировать. Она создана не столько рассудочными доктринами, сколько преданиями, обычаями, религиозными верованиями, поучениями и примерами выдающихся людей, привычками, созданными жизнью и учреждениями, влиянием физических, интеллектуальных и нравственных условий. Она представляет опыт человечества.

Наконец, форма социальной жизни есть то третье условие, с которым религии должны считаться. Некогда они были в основе своей национальными. Но в настоящее время религия представляется нам тем более высокой, чем решительнее поднимается она над всякими различиями, разделяющими человечество. Совмещение духа универсализма с неизбежным охранением традиций, чувств, духовных особенностей каждой национальности представляет одну из величайших проблем, занимающих современные умы. С другой стороны, демократический государственный строй, распространяющийся мало-помалу на все современные народы, представляется порою враждебным самому принципу религии.

Ничто, по-видимому, не мешает религии приспособиться к этим условиям.

Под влиянием ли внутренней эволюции, или тех внешних обстоятельств, с которыми ей приходилось иметь дело в истории, религия, некогда безмерно отягченная обрядами, догматами, учреждениями, мало помалу высвободила испод этой материальной оболочки тот дух, который составляет ее сущность. В частности христианство, последнее из великих религиозных творений, в том виде, как оно завещано Христом, не имеет, строго говоря, ни догматов, ни обрядов. Оно требует, чтобы человек поклонялся Богу в духе и истине. Все формы, в которые оно облекается, носят духовный характер. И еще в настоящее время, после стольких попыток заковать его в цепи неподвижных политических форм или текстов, оно все еще сохраняется, даже среди самых цивилизованных народов, как последнее утверждение реальности и неприкосновенности духа.

Пусть религия развертывается таким образом в мире, согласно своей собственной природе, как активность чисто духовная, стремящаяся преобразовать вещи и человека изнутри, а не извне, посредством убеждения, примера, любви, молитвы, общение душ, а не посредством принуждение и политики; очевидно, что при этих условиях религия ни в коем случае не может быть враждебной науке, морали и учреждениям.

Освобожденная испод ига неподвижной мертвой буквы и всяких авторитетов, не являющихся чисто моральными и духовными, она возвращается к себе самой и снова становится необычайно жизненной и пластичной; она способна объединить в себе все существующее; она везде дома, ибо во всем видит она лицо, обращенное к Богу. В противоречии с современными идеями или учреждениями могла бы оказаться лишь та или другая внешняя форма, то или другое догматическое выражение религии— следы жизни и познание отживших человеческих обществ— но отнюдь не тот дух, который проникает собою великие религии. Ибо дух этот есть не что иное, как вера в долг, искание блага и вселенская любовь: скрытые пружины всякой бескорыстной и плодотворной деятельности.

Но, скажут нам, разве дух религии, сам по себе, без всякой видимой формы воплощения, есть еще религия, есть еще реальность?

Здесь необходимо установить одно различие. Если мы хотим получить духовный принцип религии чисто объективным методом, путем устранение из религиозных переживаний, данных в опыте, всех материальных, поддающихся определению элементов, то, очевидно, в принципе, найденном таким способом, не останется ничего реального, это будет пустое слово, обозначающее собою какой-то совершенно фиктивный остаток. Мы уничтожили бы без остатка живую личность человека, если вздумали бы утверждать, что она заключается в том остатке, который получится, если из данного человека извлечь все то, что он имеет общего с другими существами. Подобным же образом категорический императив Канта представляется лишь пустой абстракцией тем критикам, которые вместо того, чтобы проникнуться мыслью философа, воспринимают его доктрину в чисто объективном и догматическом смысле. Искать дух в материи значит поставить себя в невозможность его найти.

Но, в действительности, идея долга есть идея активная и могущественная, сообщающая тому объекту, в котором мы ее воплощаем, чрезвычайный авторитет. Подобным же образом, все те силы, которые приводят в движение человеческую активность, все первичные причины великих исторических движений являются неуловимыми для нашего рассудка; мы можем составить себе представление о них посредством символических толкований, но никогда не можем заключить их в строгие формулы.