Наука и религия в современной философии

В обрядах отнюдь нельзя видеть чисто случайный элемент религии. Ведь в душе человека нет такой субстанции, которую можно было бы рассматривать, как чистое существо, и которая проявлялась бы лишь в форме случайных излучений или эманаций, не оказывающих никакого влияние на душевные свойства человека. Представление о такой субстанции только метафора, заимствованная из мира чувственных образов. Поэтому человеческие действия — в частности, обряды — отнюдь не могут быть. только результатом; выдающиеся психологи утверждают, наоборот, что чувства, внутренние склонности, то, что мы называем существом, сами представляют лишь перевод на психологический язык внешних двигательных актов. Во всяком случае, мы не можем знать, является ли наше чувство абсолютно самопроизвольным, или же оно до известной степени определяется тем влиянием, которое наши действия оказывают на наше существо. Если даже влияние это, само по себе, и нельзя признать всецело определяющим, то во всяком случае оно производит чрезвычайно глубокие изменения. Поэтому известные действия, обряды во все времена с полным правом рассматривались, как неотъемлемая часть религий. Какими бы спиритуалистическими ни сделались эти последние, им не удастся отделить бытие от действия, не уничтожая законов природы человеческой. Пока не исчезнут религии, существенными элементами их останутся известные действия, обряды, активные и внешние проявления.

Обряды предполагают наличность авторитета и послушания. Нельзя представить себе, что принципы эти исчезнут из области религии, как, впрочем, и вообще из области жизни. Но религиозный авторитет ест очевидно дух и только дух. Всякий другой авторитет есть лишь орган, посредством которого проявляется авторитет духа. Будучи исключительно духовным, религиозный авторитет может встретить признание и послушание только в свободной душе.

Религиозные обряды не цель, а средство. Они должны способствовать осуществлению религиозных целей. а эти последние таковы: чистота сердца, отказ от эгоизма, установление такой общинн, в которой каждый жил бы для всех и все для каждого, или, согласно слову св. Иоанна, все были бы едино, как в Боге Отец и Сын едино суть.

При таких условиях религия удержит свой старый характер ангела-хранителя человеческих обществ. Она хочет единства всех сознаний, всех людей; она стремится осуществить среди них связь любви, как поддержку и основу связи материальной. Поэтому она заботливо сохранит обряды, которые представляют незаменимые символы непрерывности и полноты семьи человеческой. Она поддержит их, пропитывая идеей все более и более глубокой, всеобщей, духовной. Действовать, чувствовать, вибрировать совместно, занимаясь одной общей работой, — вот, согласно самому разуму, секрет единства. „Общее связывает“, — сказал Аристотель.

Ограничить религию верованиями и обрядами значило бы, однако, дать о ней неполное и все еще абстрактное представление. Начинаясь чувством, она и заканчивается чувством, ибо догматы и обряды не имеют другой задачи, как выразить чувство и помочь ему определиться. Развитие чувства есть как бы круг, удаляющийся от своего начала лишь для того, чтобы снова вернуться в нему. Не напрасно психологи и моралисты видят в мистицизме существенный элемент и, быть может, даже основу религии. Всякая интенсивная религиозная жизнь мистична; мистицизм есть тот источник жизни, в котором обновляются религии, когда схоластика и формализм угрожают им окостенением.

Но есть мистицизм абстрактный а бесплодный, и мистицизм положительный и плодотворный. Первый пытается жить одним только чувством, якобы освободившись от „тирании“ догматов и обрядов. Но изолируясь от интеллекта и внешних актов и чувство не расцветает, а хиреет. Наоборот, направляемое и оплодотворяемое мыслью и действием, чувство действительно способно широко распуститься и развернуть свою творческую мощь; активный мистицизм есть та незаменимая сила, которую мы находим в основе всех великих движений человечества: религиозных, моральных, политических, социальных.

Религиозное чувство, направленное и конкретизированное верованиями и обрядами, можно определить по сравнению с чисто естественной и философской добродетелью, как превращение терпимости в любовь.