Наука как она есть/нет (выбрать нужное)

Босые ноги взбивали слежавшуюся пыль серыми смерчиками, внизу за гаванью садилось солнце — вечернее, алое, злое. Плеснуло сияньем в глаза, выжимая слёзы. Аська мотнула головой на бегу, вытерла лицо локтем. Что-то мешалось под пальцами, гладкое и твёрдое, и Аська поняла, что выскочила из кухни со скалкой. Стиснула зубы. Что ж, удачно. Лучше бы, конечно, её от стирки оторвали, мокрым полотенцем очень вразумительно бывает, но скалка тоже сойдёт, лишь бы успеть. Как же далеко до рынка! Каждый раз так далеко, а ведь когда утром за клубникой ходила — казалось рукой подать. Хорошо, что рынок внизу, у пристани, бежать под горку.

Дура!

Нет бы ещё вчера спохватиться, ведь почудились же алые отблески в глубине тёмно-серых зрачков, когда вечером замер он, уставившись на горизонт. На отсвет закатного солнца списала, идиотка, какое солнце?! Ночь ведь уже была, солнце село давно…

Проскочила ворота, отмахнувшись скалкой от знакомого стражника, потом, всё потом. Тот спрятал в рыжие усы разочарованную ухмылку. Кольнуло острой радостью — значит, успела. Этот рыжий ещё неделю назад хвастался, что поставил на алое.

Метнулась сквозь продуктовые ряды, мимо одёжных и гончарных лавок, туда, на текстильный край, самый чистый и яркий.

Успела.

Закатное солнце заливало шёлковый ряд алым сияньем, алой казалась рубаха угодливо склонившегося над алыми рулонами торговца, и струился алый глянец сквозь тёмные пальцы застывшего у прилавка Грея…

— Брось это, Грей. Сейчас же!

Наверное, шёпот её был страшен — муж вздрогнул, роняя край алого полотнища в серую базарную пыль, обернулся, втягивая голову в плечи, заблеял испуганно:

— Солечка! Ну ты чего… ну я же ничего… я же только пощупать…

А жить-то как-то надо…

— Здоров, хозяин.

Визит старосты в такую рань и сам по себе не предвещал ничего хорошего, а уж его лицо… Возившийся в огороде Митрич разогнул ноющую спину и пошёл к забору, о верхнюю планку которого и облокотился староста, всем своим озабоченным видом показывая хуторянину, что заходить он не намерен — дел невпроворот. Что за дела, тоже было понятно — вот как раз по этой самой озабоченности. И по тому, как опасливо косился он в сторону пустого тракта.

— Сколько? — спросил Митрич тоскливо.

— Три. Задушены в одну ночь, — староста выругался, захрустел подобранной антоновкой. — Что характерно, совсем молоденькие.

— У кого на этот раз?

— У Кузьминичны.

А вот это было совсем скверно. Митрич вздохнул. Посмотрел на низкое солнце.

— А это точно Тот-Имени-Которого-Нельзя…

— Точно-точно! Его вонь ни с чем не попутаешь, и трупики, что характерно, в рядок на крылечке выложены, его манера! — староста снова выругался. Швырнул огрызком в пробегавшую мимо крысу. Не попал. — Совсем обнаглели! У тебя ещё ничего, а в деревне на улицу без палки уже и не выйти, что характерно. Не, ты не сомневайся, — вернулся он к прежней теме, — он самый. Сам не рад, но платить придётся, Кузьминична за своих несушек кому хошь глотку порвёт, уже в райцентр собиралась, что характерно, ликвидаторов вызывать, еле отговорили. Не понимает, дура-баба, что хрен редьки… Так что ты это… тащи полтос. Откупаться будем.

Сходив за деньгами и отдав их озабоченному старосте, Митрич долго смотрел ему вслед. Потом, не удержавшись, бросил вороватый взгляд в сторону тракта, ведущего в райцентр и дальше к городам и цивилизации. Поёжился. Как они там живут, со своими невыполнимыми законами? Сколько веков жили бок о бок, может, и не всегда понимали друг друга, но старались уважать. А теперь всё это добрососедство признано пережитком и осуждено как проявление культа, изображения под запретом, за упоминание имени положен крупный штраф, злостных рецидивистов могут и вообще забрать. А уж если заподозрят кого в укрывательстве или тайном поклонении…

Ликвидаторы — беда похлеще крыс, налетят, именем закона своруют всё, что смогут, что не смогут — переломают. После них деревне век не оправиться. Лучше по старинке.

Митрич снова сходил в дом, сложил на особую досочку заранее приготовленное подношение и, воровато оглянувшись (на сей раз в сторону не только тракта, но и деревни тоже) понёс ежедневную малую жертву на задний двор, к погребу. У входа замешкался, вздрогнув — на верхней ступеньке рядком лежали дохлые крысы. Шесть штук, голова к голове. Вздохнул, перешагивая. Поставил досочку у чуть приоткрытой двери, проговорил благодарно-просительно:

— Низкий поклон тебе, Васенька… и рыбкой вот свеженькой, и курятинкой. Ты бы уж это… не озоровал бы в деревне-то. Не ровен час…

На выходе из погреба Митричу пришлось снова нагнуться — на сей раз чтобы собрать дохлятину.

— Поназапрещают всего, — бурчал он, кидая крыс в поганый мешок, — а жить-то как-то надо.

Шкуролаз

Айвен Кртрч дернул ухом, отворачиваясь к окну:.

— Нет. Шестнадцать человек — это слишком много. Даже для меня. Извините, но…. Вынужден отказаться.