Наука любви (сборник)

Бог речной замолчал. Удивленья достойное дело

Тронуло всех. Но один над доверием их посмеялся, —

Иксионид, – презритель богов, необузданный мыслью:

«Выдумки – весь твой рассказ, Ахелой, ты не в меру могучей

Силу считаешь богов, – будто вид и дают и отъемлют!»

И поразилися все, и словам не поверили дерзким.

Первый меж ними Лелег, созревший умом и годами,

Так говорит: «Велико всемогущество неба, пределов

Нет ему: что захотят небожители, то и свершится.

А чтобы вас убедить, расскажу: дуб с липою рядом

Есть на фригийских холмах, обнесенные скромной стеною.

Сам те места я видал: на равнины Пелоповы послан

Был я Питфеем, туда, где отец его ранее правил.

Есть там болото вблизи, – обитаемый прежде участок;

Ныне – желанный приют для нырка и лысухи болотной.

В смертном обличье туда сам Юпитер пришел, при отце же

Был отвязавший крыла жезлоносец, Атлантов потомок.

Сотни домов обошли, о приюте прося и покое,

Сотни к дверям приткнули колы; единственный – принял,

Малый, однако же, дом, тростником и соломою крытый.

Благочестивая в нем Бавкида жила с Филемоном,

Два старика: тут они съединились в юности браком.

В хижине той же вдвоем и состарились. Легкою стала

Бедность смиренная им, и сносили ее безмятежно.

Было б напрасно искать в том доме господ и прислугу,

Все-то хозяйство – в двоих; все сами: прикажут – исполнят.

Лишь подошли божества под кров неприметных пенатов,

Только успели главой под притолкой низкой склониться,

Старец придвинул скамью, отдохнуть предлагая пришельцам.

Грубую ткань на нее поспешила накинуть Бавкида.

Теплую тотчас золу в очаге отгребла и вечерний

Вновь оживила огонь, листвы ему с сохлой корою

В пищу дала и вздувать его старческим стала дыханьем.

Связки из прутьев она и сухие сучки собирает

С кровли, ломает в куски, – котелочек поставила медный.

Вот с овощей, стариком в огороде собранных влажном,

Листья счищает ножом; супруг же двузубою вилой

Спинку свиньи достает, что коптилась, подвешена к балке.

Долго ее берегли, – от нее отрезает кусочек

Тонкий; отрезав, его в закипевшей воде размягчает.

Длинное время меж тем коротают они в разговорах, —

Времени и не видать. Находилась кленовая шайка

В хижине их, на гвозде за кривую подвешена ручку.

Теплой водой наполняют ее, утомленные ноги

В ней отдохнут. Посредине – кровать, у нее ивяные

Рама и ножки, на ней – камышовое мягкое ложе.

Тканью покрыла его, которую разве лишь в праздник

Им приводилось стелить, но была и стара, и потерта

Ткань, – не могла бы она ивяной погнушаться кроватью.

И возлегли божества. Подоткнувшись, дрожащая, ставит

Столик старуха, но он покороче на третью был ногу.

Выравнял их черепок. Лишь быть перестал он покатым —

Ровную доску его они свежею мятой натерли.

Ставят плоды, двух разных цветов, непорочной Минервы,

Осенью сорванный терн, заготовленный в винном отстое,

Редьку, индивий-салат, молоко, загустевшее в творог,

Яйца, легко на нежарком огне испеченные, ставят.

В утвари глиняной всё. После этого ставят узорный,

Тоже из глины, кратер и простые из бука резного

Чаши, которых нутро желтоватым промазано воском.

Тотчас за этим очаг предлагает горячие блюда.

Вскоре приносят еще, хоть не больно-то старые, вина;

Их отодвинув, дают местечко второй перемене.

Тут и орехи, и пальм сушеные ягоды, смоквы,

Сливы, – немало плодов благовонных в разлатых корзинах,

И золотой виноград, на багряных оборванный лозах.

Свежий сотовый мед посередке; над всем же – радушье

Лиц, и к приему гостей не худая, не бедная воля.

А между тем, что ни раз, опоро́жненный вновь сам собою, —

Видят, – наполнен кратер, вино подливается кем-то!

Диву дивятся они, устрашились и, руки подъемля,

Стали молитву творить Филемон оробелый с Бавкидой.

Молят простить их за стол, за убогое пира убранство.

Гусь был в хозяйстве один, поместья их малого сторож, —

Гостеприимным богам принести его в жертву решили.

Резов крылом, он уже притомил отягченных летами, —

Все ускользает от них; наконец случилось, что к самым

Он подбегает богам. Те птицу убить запретили.

«Боги мы оба. Пускай упадет на безбожных соседей

Кара, – сказали они, – но даруется, в бедствии этом,

Быть невредимыми вам; свое лишь покиньте жилище.

Следом за нами теперь отправляйтесь. На горные кручи

Вместе идите». Они повинуются, с помощью палок

Силятся оба ступать, подымаясь по длинному склону.

Были они от вершины горы в расстоянье полета

Пущенной с лука стрелы, назад обернулись и видят:

Все затопила вода, один выдается их домик.

И, меж тем как дивятся они и скорбят о соседях,

Ветхая хижина их, для двоих тесноватая даже,

Вдруг превращается в храм; на месте подпорок – колонны,

Золотом крыша блестит, земля одевается в мрамор,

Двери резные висят, золоченым становится зданье.

Ласковой речью тогда говорит им потомок Сатурна:

«Праведный, молви, старик и достойная мужа супруга,

Молви, чего вы желали б?» – и так, перемолвясь с Бавкидой,

Общее их пожеланье открыл Филемон Всемогущим:

«Вашими быть мы жрецами хотим, при святилищах ваших

Службу нести, и, поскольку ведем мы в согласии годы,

Час пусть один унесет нас обоих, чтоб мне не увидеть,

Как сожигают жену, и не быть похороненным ею».

Их пожеланья сбылись: оставались стражами храма

Жизнь остальную свою. Отягченные годами, как-то

Став у святых ступеней, вспоминать они стали событья.

Вдруг увидал Филемон: одевается в зелень Бавкида;

Видит Бавкида: старик Филемон одевается в зелень.

Похолодевшие их увенчались вершинами лица.

Тихо успели они обменяться приветом. «Прощай же,

Муж мой!» – «Прощай, о жена!» – так вместе сказали, и cразу

Рот им покрыла листва. И теперь обитатель Тианы

Два вам покажет ствола, от единого корня возросших.

Это не вздорный рассказ, веденный не с целью обмана,

От стариков я слыхал, да и сам я висящие видел

Там на деревьях венки; сам свежих принес и промолвил:

«Праведных боги хранят: почитающий – сам почитаем».