Наука логики

Поэтому тезис Гегеля, согласно которому различение между «субъективным» и «объективным» в обычном значении этих слов не касается логики с ее своеобразным углом зрения, вовсе не есть проявление наивной слепоты идеалиста по отношению к этому очевиднейшему различению, а есть сознательно принятая установка на выявление тех, и именно тех форм и законов деятельности мыслящего существа, которые имеют вполне объективный характер, т. е. не зависят от воли и сознания самих мыслящих индивидов, хотя и реализуются именно и только через сознательно-волевые акты (действия) этих индивидов, через их «субъективность».

Это — объективные формы и законы самой субъективности, те схемы ее развития, которым она безусловно подчиняется даже в том случае, если субъект их не сознает. В этом случае они реализуются помимо и даже вопреки его воле, его сознательно осуществляемым действиям, вопреки тем «логическим схемам», в согласии с которыми он сознательно строит схемы своих действий.

Гегель, иными словами, прослеживает диалектику «субъективного» и «объективного» в том ее виде, в каком она уже успела выразиться (отразиться) внутри «субъекта», внутри самого процесса мышления, процесса развития понятий.

Под «объективным» тут имеется в виду объект не сам по себе, а объект, как он представлен в понятии, как понятие («понимание») объекта, предоставленное логику-профессионалу современной ему наукой, современным ему Мышлением с больший буквы.

Это-то «мышление», представленное в его результатах, для логика и есть тот единственный «объект», который он исследует. И в этом объекте он обнаруживает явные ножницы, явное расхождение, между тем, что мыслящий человек делает вполне сознательно — т. е. отдавая себе отчет в том, что и как он делает, в понятиях известной ему «логики» — и тем, что он делает на самом деле, не отдавая себе в том такого отчета, а приписывая необходимость такого рода действий, не укладывающихся в схемы известной ему логики, «внелогическим» факторам и обстоятельствам, заставляющим его систематически «нарушать» сознательно исповедуемые им логические правила и императивы…

Его собственное мышление, таким образом, опровергает те самые «правила», которые он считает «законами мышления», т. е. «впадает в диалектику», в ту самую диалектику, которая безусловно запрещается этими правилами.

Поэтому-то явное расхождение между «логикой», понимаемой как совокупность сознательно применяемых «правил» сознательного рассуждения — и Логикой, как подлинным — объективным — законом развития мышления, до сих по не осознанным, и трактуется Гегелем как противоречие внутри мышления, выражающееся также и внутри сознательного мышления, мышления в согласии с «правилами». Здесь оно выступает как постоянное, систематически (т. е. закономерно) осуществляемое «нарушение правил», продиктованное невозможностью их соблюсти в реальном мышлении.

Гегель демонстрирует это обстоятельство на мышлении, которое продуцирует понятия о самом себе, т. е. на мышлении, как оно выступает в самой логике, реализуется как «логика»; он фиксирует тот факт, что «правила», устанавливаемые этой логикой, нарушаются уже в самом ходе установления этих самых правил… Претендуя на роль законодательницы всего царства мышления, традиционная логика ведет себя как своенравный удельный князек, считающий «законы», издаваемые им для подданных, обязательными для всех — но только не для себя самого.

Все так называемые «логические законы», долженствующие играть роль правил доказательства, условий доказательности мышления, эта логика, однако, не доказывает, а просто постулирует, утверждает как догмы, в которые надлежит слепо веровать, не задаваясь вопросом — почему? Она их не обосновывает, не «опосредует», а просто заверяет, ссылаясь на то, что наша «способность мышления» так уж устроена… Особенно отчетливо это видно там, где традиционная логика формулирует так называемый «закон достаточного основания».

«Формальная логика дает установлением этого закона мышления дурной пример другим наукам, поскольку она требует, чтобы они не признавали своего содержания непосредственно, между тем как она сама устанавливает этот закон, не выводя его и не доказывая его опосредствования. С таким же правом, с каким логик утверждает что наша способность мышления так уж устроена, что мы относительно всего принуждены спрашивать об основании, с таким же правом мог бы медик на вопрос, почему утопает человек, упавший в воду, ответить: человек так уж устроен, что он не может жить под водой»[20].

Конечно же, ирония Гегеля абсолютно справедлива — «закон», который провозглашается «логическим законом», т. е. правилом, которому обязано подчиняться мышление вообще, мышление в любом его частном применении, утверждается как раз через вопиющее его нарушение.