Наука логики

Именно на этом основании Гегель и обретает право рассматривать внутри Логики — внутри науки о мышлении — объективные определения вещей вне сознания, вне психики человеческого индивида, причем во всей их независимости от этой психики, от этого сознания. Ничего «мистического» или «идеалистического» в этом пока нет, в виду имеются непосредственно формы («определения») вещей, созданных деятельностью мыслящего человека. Иными словами — формы его мышления, «воплощенные» в естественно-природном материале, «положенные» в него человеческой деятельностью. Так, дом выглядит с этой точки зрения как воплощенный в камне замысел архитектора, машина — как выполненная в металле мысль инженера, и т. д. и т. п., а все колоссальное предметное тело цивилизации — как «мышление в его инобытии», в его чувственно-предметном «воплощении». Соответственно и вся история человечества рассматривается как процесс «внешнего обнаружения» силы мысли, энергии мышления, как процесс реализации идей, понятий, представлений, планов, замыслов и целей человека, как процесс «опредмечивания логики», тех схем, которым подчиняется целенаправленная деятельность людей.

Понимание и тщательный анализ этого аспекта человеческой деятельности, ее «активной стороны», как называет его Маркс в «Тезисах о Фейербахе», также не есть еще «идеализм». Этот реальный аспект может быть понят и без всякой мистики. Более того, специально в логике его анализ как раз и составил решающий шаг этой науки в направлении к настоящему — «умному» — материализму, к пониманию того факта, что все без исключения «логические формы» суть отраженные в человеческом сознании и проверенные ходом тысячелетней практики всеобщие формы развития действительности вне мышления. Рассматривая «мышление» не только в его словесном обнаружении, но и в процессе его «опредмечивания», его «овеществления» в естественно-природном материале, в камне и бронзе, в дереве и железе, а далее — и в структурах социальной организации (в виде государственных и экономических систем взаимоотношений между индивидами), Гегель отнюдь не выходит за пределы рассмотрения мышления, за рамки предмета логики как особой науки. Он просто вводит в поле зрения логики ту реальную фазу процесса развития мышления, без понимания которой логика не могла и не может стать действительной наукой, наукой о мышлении в точном и конкретном значении этого понятия.

Вводя в логику практику, а вместе с нею — и все те формы вещей, которые этой практикой «вносятся» в вещество природы, и затем толкуя эти формы вещей вне сознания как «формы мышления в их инобытии», в их чувственно-предметном «воплощении», Гегель вовсе не перестает быть логиком в самом строгом и точном смысле слова.

Упрекать его приходится вовсе не за то, что он вводит в логику чуждый ей материал и выходит тем самым за законные границы науки о мышлении. С точки зрения последовательного материализма справедлив скорее как раз обратный упрек, в том, что он остается «чистым» логиком и там, где точка зрения логики уже недостаточна. Беда Гегеля в том, что «дело логики» поглощает его настолько, что он перестает видеть за ним «логику дела».

Эта своеобразная профессиональная слепота логика обнаруживает себя прежде всего в том, что практика, т. е. реальная чувственно-предметная деятельность человека, рассматривается здесь только как «критерий истины», только как проверочная инстанция для «мышления», для свершившейся до нее и независимо от нее духовно-теоретической работы, а еще точнее — для результатов этой работы.

Практика поэтому и рассматривается здесь абстрактно, то есть освещается лишь с той стороны, лишь в тех ее характеристиках, которыми она и в самом деле обязана «мышлению», то есть представляет собой акт реализации некоторого замысла, плана, идеи, понятия, той или иной заранее разработанной цели, и совершенно не рассматривается «как таковая», в ее собственной, ни от какого мышления не зависящей, детерминации. Соответственно с этим и все результаты практической деятельности людей, вещи, созданные трудом человека, и исторические события с их последствиями, также принимаются в расчет лишь постольку, поскольку в них «опредмечены» те или иные «мысли». В понимании исторического процесса в целом такая точка зрения представляет собою, само собой понятно, чистейший («абсолютный») идеализм. Однако по отношению к логике, к науке о мышлении, эта точка зрения представляется не только оправданной, но и единственно-резонной.

В самом деле — можно ли упрекать логика за то, что он строжайшим образом абстрагируется от всего того, что не имеет отношения к предмету его специального исследования, к мышлению, и любой факт принимает во внимание лишь постольку, поскольку тот может быть понят как следствие, как форма обнаружения его предмета, предмета его науки — мышления?