Наука Плоского мира. Книга 2. Глобус

Человеческий разум – это неисправимый искатель закономерностей, который находит их даже там, где их нет. Каждую неделю миллионы совершенно нормальных людей ищут закономерности в номерах лотерей, не замечая, что случайные числа не имеют какой-либо существенной структуры. Следовательно, возможность управления дождем или львицами вовсе необязательно должна быть реальной, чтобы в нее верили. Мы все знаем, что даже то, что находится под контролем, все равно иногда выходит из строя. Поэтому, что бы ни случилось, наша вера редко подвергается серьезным испытаниям.

Таким образом выходит, что идея существования богини дождя, которая решает, будет дождь или нет, или бога львов, который может как уберечь вас от них, так и, наоборот, спустить на вас, обладает неоспоримыми преимуществами. Вы не способны управлять ни дождем, ни тем более богиней дождя, но, проведя соответствующие ритуалы, можете надеяться повлиять на ее решения. Вот здесь-то на сцену выходят священники, которые могут выступать в роли посредников между людьми и богами. Они могут назначать необходимые ритуалы – и, как все хорошие политики, приписывать себе успехи и сваливать вину на других. «Что, Генри съели львы? Ну, значит, он не проявил должного уважения, принося свою ежедневную жертву богу львов». – «Откуда вы знаете?» – «Если он проявил бы уважение, его бы не съели». Добавьте к этому то, что в случае вашего несогласия священники властны бросать вас земным представителям бога львов, и увидите, что культ этого бога воистину страшен.

Люди видят окружающий их мир и ощущают благоговейный страх. Он так велик, так непонятен – но кажется, будто он пляшет под чью-то дудку. Люди, воспитанные в среде культуры – особенно имеющей длинную историю и набор развитых технологий строительства зданий, земледелия, охоты, изготовления лодок, – мгновенно понимают, что им встретилось нечто, значительно превосходящее их своим величием. Сразу же встает ряд серьезных философских вопросов: откуда оно взялось, зачем оно нужно, почему я здесь? И так далее.

Представьте, что чувствовал Авраам, один из основоположников иудаизма. Предположительно, он был пастухом и жил в районе Ура, одного из первых настоящих городов-государств. Его окружали символы малопритязательных религий – позолоченные идолы, маски, алтари, – но они были ему абсолютно не по душе. Он считал их тривиальными, недалекими вещами, недостойными благоговения мира природы и его необыкновенной силы. Вдобавок Авраам понимал, что миром правило «нечто», гораздо большее, чем он сам. Оно знало, когда сеять и когда пожинать, как предсказывать дождь, как стоить лодки, как разводить овец (впрочем, в этом он и сам кое-что понимал), как жить в благополучии. Даже больше: оно знало, как передать все эти знания следующему поколению. Сознавая, что его крошечный интеллект был ничем против этого величественного нечто, Авраам вознес его в ранг богов и дал ему имя Иегова, что означает «тот, кто дает всему быть». И все бы хорошо, но после этого он допустил простую, но в интеллектуальном смысле роковую ошибку. Он попался в ловушку «онтического сброса».

Симпатичная фраза. Что она означает? Онтология – это учение о знании. Не само знание, а лишь учение о нем. Один из важных способов закрепить новое знание заключается в придумывании новых слов. Например, чтобы изготовить стрелу, нужно сделать ту заостренную штуковину, которая крепится к ее концу. Ее вырезают из кремня или отливают из бронзы, но как бы то ни было, ее нельзя все время называть «заостренной штуковиной на конце стрелы», поэтому для нее нужно подобрать метафору. Вы воображаете, что предмет крепится к концу стрелы, следовательно, ему подойдет название «наконечник».

То есть вы сбросили знание об этом кремниевом или бронзовом приспособлении в его новое название. Мы говорим «сбросили», потому что теперь в большинстве случаев вам не придется вспоминать о происхождении этого названия. Наконечник стал самостоятельной вещью и может упоминаться отдельно от стрелы.

Человеческий разум – это устройство для рассказывания историй, и онтический сброс выглядит вполне естественным для существ вроде нас. Так устроены и наш язык, и наш разум. С помощью этой уловки мы упрощаем то, что иначе нельзя было бы понять. Это лингвистический аналог политической иерархии, при которой один человек управляет миллионами. Но здесь существует побочный эффект: онтически сброшенные слова утопают в ассоциациях. Мы редко об этом задумываемся – разве что в случаях, когда внезапно останавливаемся и задаемся вопросом: «Почему легкую паутинку иногда называют “бабьим летом”?» Мы бежим за словарем и узнаём, что это, вероятно (таких вещей никто не знает наверняка), оттого, что она похожа на еле заметные седые пряди у женщин, в то время как теплые осенние дни, «бабье лето», ассоциируются с ее возрастом, предшествующим пожилому, холодному.