Наука под гнетом российской истории

История с “голубой кровью” также по-своему любопыт-на. Если «дело Хинта» – это прмитивная травля преуспевающего ученого его куда менее удачливыми коллегами и полное безразличие (на деле) высокого партийного чиновничества к престижу отечественной науки, то проблема “голубой крови” – напротив, демонстрирует волчью схватку именно за престиж, но престиж местнический, ведомственный. Из-за этой аппаратной грызни подлинно национальный престиж вновь оказался задвинутым на самый задний план.

Суть проблемы в следующем. Ученые решили создать искусственную кровь (кровезаменитель), ее предполагали использовать вместо дефицитной донорской крови. Проблема актуальная: над ней трудятся ученые Японии, США и других стран. В СССР этой проблемой занимались два института: Биофизики Академии наук и Гематологии и переливания крови Минздрава. Вот тут-то и торчит ржавый гвоздь. Казалось бы, конкуренция – только на пользу науке. Ан, нет! Для советской науки общепринятое не подходит, ибо неизбежно с помощью примитивной под-становки конкуренция идей подменяется борьбой ведомственных амбиций, что всегда случается, когда работа подходит к концу и главные действующие лица (из научного руководства, само собой) уже готовят парадные костюмы под правительственные награды.

Чтобы доказать преимущества своего детища, в ход идут все виды оружия, кроме независимой чисто научной экспертизы, – подлоги, фальсификации, клевета, доносы. И чем важнее проблема, а значит нужнее результаты, тем более тяжелая артиллерия выводится на боевые позиции. В истории с “голубой кровью” были задействованы и президент Академии наук СССР А.П. Александров и председатель КГБ СССР В.С. Крючков.

Первая эмульсия на основе перфторуглеродистых соединений была получена в США еще в 1967 г. В 1974 г. в Японии создали эмульсию «Флюосол-ДА», она прошла клинические испытания. Свою эмульсию выпускают во Франции. За кордоном в ходу уже лекарственные средства второго поколения. У нас же продолжали выяснять – по какому пути следует идти советской науке.

… Два конкурирующих института создали свои эмульсии: «перфторан» (Институт биофизики) и «перфукол» (Институт гематологии). В 1984 г. разрешили клинические испытания обеих эмульсий. Проверку «перфукола» завершили досрочно – недостатки перевесили преимущества. В 1985 г. под нажимом КГБ, у которого были “сведения”, остановили и клинические испытания «перфторана». Пусть лучше страна вообще не имеет «искус-ственной крови», чем чиновники признают преимущество одного из препаратов, а значит (косвенно) и б'oльшую полезность со-ответствующего чиновничьего аппарата. Межведомственная ко-миссия, созданная решением бюро Отделения биохимии, биофизики и химии физиологически активных соединений Академии наук СССР, 31 марта 1989 г. постановила, что «перфторан» Института биофизики АН СССР не может служить полноценным кровезаменителем, да и вообще “создать искусственную кровь принципиально невозможно” (см. «Вестник АН СССР», 1989, № 6, с. 60). Так, доведенная до абсурда методология познания (модель, само собой, не может быть тождественна объекту), была без стеснения озвучена как очевидная глупость.

В итоге: ведомства развели на исходные позиции, больные были лишены спасительного для них реанимационного препарата, а чиновничество в очередной раз кастрировало идееносные коллективы.

Для чиновника все подобного рода открытия крайне обременительны: хлопотно доказывать важность сделанного, не просто создавать новые технологии промышленного производства, а выгода и польза – понятия вообще для советского аппаратчика избыточные. Вот и начинается возня: чиновники всячески оттопыривают ученых, а те еще и помогают им своей схваткой за ведомственные приоритеты: создаются комиссии, они, понятно, изыскивают массу недоделок и с помощью разного рода бумаг накрывают, как ватным одеялом, суть сделанного и только народившееся детище задыхается.

История с “голубой кровью” наглядно продемонстрировала то, что никакая перестройка изменить не в состоянии – чис-то советский стереотип внутренней мотивации научного творчества. Суть его в том, что проникая в сферу ведомственных интересов, мотивация эта почти автоматически из пространства чистого поиска попадает в атмосферу местнических притязаний, и ученые оказываются заложниками амбиций научной номенклатуры. Так было всегда, так есть и теперь. Так же, по всей вероятности, будет еще долгие годы, пока российская наука не выйдет из-под колпака научной бюрократии.