Наука под гнетом российской истории

Вошла в моду и особая философская цензура научных ра-бот. Если в них все «чисто», статьи публикуются. Если нет, возвращаются автору. А ежели этот автор – всеми уважаемый маститый ученый, то рецензент – философ редко отказывал себе в удовольствии «развенчать» знаменитость и настаивал на том, чтобы в журнале появились сразу две статьи: диалектически ущербная и тут же его – разоблачительная. Именно так поступи-ли со статьей В.И. Вернадского «О проблемах биогеохимии», посчитав, что в ней напрочь отсутствует марксистский анализ проблемы. Возмущенный ученый 24 ноября 1937 г. пишет письмо президенту Академии наук В.Л. Комарову: “Критика эта при беглом ее просмотре показалась мне научно малограмотной. Я считаю такое положение академика при печатании им трудов в Академии совершенно нетерпимым” [436].

Как слепень, впился в Вернадского А.М. Деборин. Ему очень хотелось не облыжно обвинить ученого в «идеализме», но непременно доказать это предметно. Но как? Прием старый: вырвать из текста цитаты, да еще снабдить их множеством отточиев. Поди потом разберись, кто на самом деле Вернадский: замаскированный виталист или злостный механист. Деборин ополчился на «Биосферу» Вернадского и его статью «К основам биогеохимии». В журнале «Под знаменем марксизма», как будто специально задуманном для псевдонаучных пасквилей, «Биосфе-ру» сначала поругивали с оглядкой, но к 1930 г. разошлись во всю. Ярлыки клеили один гнуснее другого. Вернадский молчал до поры. Ввязываться не хотел. Гордость не позволяла препираться с каким-то Новогрудским или Бугаевым. Но когда за перо взялся силой внедренный в Академию наук Деборин, Вернадский молчать не стал. Не хотел он, чтобы его новый сочлен возомнил, будто ему будут спускать любую агрессивную глупость. Это главное. Переубедить же в чем-нибудь Деборина ученый не рассчитывал: он прекрасно понимал, что когда убеждения зиждятся на вере, а не на знании – занятие это бессмысленное. И все же Вернадский дал понять своему идейному противнику, что ни одну из философских концепций он никогда не разделял и не разделяет. “Мое философское мировоззрение, – пишет ученый, -… может быть охарактеризовано как философский скепсис”. И чуть далее: “Я философский скептик. Это значит, что я считаю, что ни одна философская система (в том числе наша официальная философия) не может достигнуть той общеобязательности, которой достигает (только в некоторых определенных частях) наука” [437].

Такого рода полемика была типична для тех лет. Мы ее привели еще и потому, что в последних словах Вернадского – самая суть взаимоотношений науки и философии. Широко образованный ученый безусловно в курсе новейших достижений философской мысли, философские обобщения дают ему возможность и на свои научные проблемы взглянуть шире, увидеть свою науку во взаимосвязи с общей культурой человечества. Но придерживаться какой-то одной философской системы и строить свои исследования «под нее» – значит заведомо ограничивать свои возможности. Вряд ли найдется серьезный ученый-естественник, который находится во власти какой-то единой фи-лософской доктрины. Диалектический материализм в этом отношении философия и вовсе малополезная. К тому же она крайне агрессивна: утверждая о принципиальной познаваемости мира, она настраивает ученого не на диалог с Природой, а на односторонний диктат. И она совсем не желает считаться с тем, что уже известно множество проблем, кои наука не может разрешить принципиально. Уже одного этого вполне достаточно, чтобы перестать, наконец, воспринимать диалектический материализм всерьез.

И последнее. Советскую науку в 30 – 50-х годах обезмыслили не коммунисты. Ее обезмыслил именно диалектический материализм марксистского толка. Ибо его прямое назначение – душить мировоззренческое разномыслие.

… Историческую науку коммунисты также подмяли под себя [438]. И сделали это без особого труда. Дело в том, что история – наука в чистом виде интерпретационная. Все зависит от концептуального клея, коим скрепляются исторические факты. По этой причине истории, как таковой, не бывает, она всегда соответствует исходным позициям ученого. Потому-то и разные «истории России» у Н.М. Карамзина, С.М. Соловьева, В.О. Ключевского [439].

Концептуальный клей большевиков – это марксистско – ленинская философия да еще пришпиленная к партийной идеологии. Заявив, что “история – наука партийная”, теоретики большевизма не то чтобы совсем уж ее обезмыслили, скорее они сделали историю России своей наукой. Для сторонников классового подхода к историческому процессу она была вполне осмысленной и стройной.