Наука под гнетом российской истории

Но кто мог себе представить, что благообразный глава школы советских историков академик М.Н. Покровский – вдохновенный осведомитель, что исповедуясь перед ним, ученые изливают душу прямо в протокол следственного отдела ОГПУ.

29 сентября 1932 г. Покровский в секретном донесении своим хозяевам как бы между прочим оповещает их: “Время от времени ко мне поступают письма историков, интернированных в различных областях Союза. Так как эти письма могут представить интерес для ОГПУ, мне же они совершенно не нужны (какова низость! – С.Р.), пересылаю их Вам” [447]. В ОГПУ, разумеется, с большим интересом прочли письма – откровения академика Е.В. Тарле, академика В.И. Пичеты и профессора МГУ А.И. Яковлева…

“Доносчиком оказался «марксист» историк М.Н. Покро-вский, – писал профессор П.Н. Милюков,… злобная, завистливая личность, уже в студенческие годы проявлявшая эти качества по отношению к своим более удачливым товарищам…” [448].

Умер Покровский в 1932 году. Похоронили, как своего, на Красной площади.

Далее случилось уж вовсе удивительное. 16 мая 1934 г. выходит совместное постановление Совнаркома и ЦК ВКП(б) «О преподавании гражданской истории в школе». Было решено написать школьные учебники по истории. Бригада историков трудилась недолго. Через пару месяцев в Кремль был отправлен «конспект» учебника. Его прочли. А в августе 1934 г. авторы получили «Замечания товарищей Сталина, Кирова и Жданова». В январе 1936 г. они были опубликованы, как “Постановление” ЦК ВКП(б). Раз вожди нашли изъяны в тексте учебника, значит был нужен виновник. Им и оказался Покровский. Учебник-то строго “в духе Покровского”, а сам тов. Сталин делает замечания. Вывод очевиден: “дух Покровского” придется истребить.

Красное колесо наехало теперь на тех, кто еще недавно сплавлял «буржуазных историков» в ГУЛаг. Те, кто оставались на свободе, тут же предали своего учителя анафеме [449]. Будущий академик А.М. Панкратова писала: “Только непростительной, идиотской беспечностью и потерей бдительности со стороны работников исторического фронта можно объяснить тот факт, что эта оголтелая банда врагов ленинизма (себя эта дама к ней уже не причисляла. – С. Р.) долго и безотказно проводила вредительскую работу в области истории” [450].

Сегодня труды историков – марксистов 30 – 50-х годов по большей части – чистая макулатура. Это закономерный, хотя и грустный, финал, когда мысль служит не Истине, а прислуживает власти.

… Еще один феномен – марризм – значительно более нагляден и жалок. Н.Я. Марр стал академиком в 1909 году. Не за выслугу стал, а за заслуги – он был крупнейшим специалистом по языкам Кавказа. В.И. Вернадский называл его “моим старым другом”, А.В. Луначарский – “величайшим филологом нашего Союза”, а А.Ф. Иоффе с удовольствием пересказывал байки о том, что Марру ничего не стоит за один день в совершенстве овладеть ранее незнакомым ему языком. Он – единственный из дореволюционных академиков, ставший в 1930 г. членом ВКП(б) [451].

После 1917 г., наглядно лицезрея большевизм, академик понял, что его «языковые изыски» вполне созвучны главной идее большевиков того времени – идее мировой революции. И он принимает радикальное решение: поставить свою работу на службу этой идее. Он быстро и легко доказывает малограмотным большевистским чинушам, что они сами недооценивают свое марксистское учение, что на самом деле марксизм глубже и действеннее, классовые отношения определяют даже структуру языка. Он берется это доказать, если ему создадут условия. Клюнули: в 1921 г. «под Марра» возникает Институт яфетодологических изысканий.

Уже к концу 20-х годов Марр – полновластный хозяин и непререкаемый авторитет марксистской лингвистики. Дело его росло, институт разбухал и стал почковаться: с 1922 года – это Яфетический институт Академии наук, с 1932 г. он стал Институтом языка и мышления, из него в 1945 г. выделился в качестве самостоятельного Институт русского языка Академии наук.

Марра «яфетическая теория» уже не устраивала. Аппетит требовал большего: он стал основателем «учения о языке». Суть его гениально проста: если «буржуазные лингвисты» изучают язык как таковой, то марксизм требует рассматривать «содер-жание» языка, его «идеологию». Язык, мол, наглядно отслеживает общественное развитие. И коли скачкообразно одна фармация сменяет другую, то вслед за ними «скачет» и язык – он столь же радикально меняет свое содержание [452].

Для большевиков подобное – живительный бальзам и неоспоримое «научное» доказательство не только верности их идей, но даже своеобразное оправдание насильственной власти. Понятно, что Марр для них оказался бесценной находкой.