Наука под гнетом российской истории

Подобный подход таит, понятно, и подводные камни. Диалог ученого с историей становится «внеличностным», историк, сам того не замечая, подменяет себя естествоиспытателем, ибо системный анализ позволяет ему как бы заместить историю природой. А раз так, то он невольно подпадает под соблазн моделировать историю. Однако, в отличие от естественнонаучных исследований подобные «исторические модели» всегда послушны автору в том смысле, что он как бы изображает исследование, на самом же деле он только обводит заранее заготовленными суждениями (фактами) уже видимый ему на историческом зеркале и вполне симпатичный силуэт – схему. Как заметил В.Ф. Кормер, всегда в истории “мы находим только то, что хотим найти” [19]. Но, добавлю от себя, изображаем при этом показную беспристрастность и видимость объективности собственного анализа.

И данная «коррекция» исторического зрения также имеет свое объяснение. В 1973 г. австрийский биохимик К. Лоренц получил Нобелевскую премию по медицине за открытие явления импринтинга, означающего избирательную способность человеческого мозга запечетлевать в долговременной памяти только те события, которые предопределяют и как бы направляют всю дальнейшую жизнь. Именно явление импринтинга объясняет загадочный феномен, именуемый иногда «здоровьем памяти» – человек склонен помнить хорошее и забывать дурное, люди чаще идеализируют прошлое, чем трезво его оценивают.

Тем же явлением можно объяснить еще один психологический феномен – чем более невыносимо настоящее, тем в более радужных красках нам рисуется прошлое, хотя мы прекрасно знаем и, разумеется, помним и многое дурное, но оно упорно отторгается нашим «сегодняшним» зрением. Это действительно пример здоровья памяти. И если любому конкретному человеку это свойство памяти помогает сохранить психологическую ус-тойчивость и как-то противостоять житейским невзгодам, то когда импринтинг «защищает» историю, она невольно становится искаженной. Если при научном анализе исторического процесса слезы умиления перед прошлым застилают глаза исследователя, если он видит не то, что было, а то, что ему хочется; если он вспоминает только те факты, которые услужливо подсказывает его «здоровая» память, то он никогда не сведет концы с концами, не сможет выйти из того порочного круга, которым сам же себя окружил.

Избранный нами системный подход к российскому историческому процессу поможет глубже разобраться и в интересующей нас проблематике, понять – почему наука существовала в России как некий декоративный институт, почему труды наших выдающихся ученых не востребовались, а повисали в воздухе, почему, наконец, насильственно инъецированная в российскую жизнь наука существовала в чуждом ей социальном климате. Этот же подход даст нам возможность вычленить конкретные инварианты бытия российской науки и рассмотреть ее влияние на жизнь страны не в традиционной для классической истории хронологии, а спроецировать эти инварианты на целые исторические эпохи.

Наука как социально-общественный культурологический институт, если ее рассмотреть в системной терминологии, должна быть важнейшей производной трех выделенных нами систем. Для нормального (оптимального) функционирования она не должна жестко зависеть от политической системы, зато обязана оказывать решающее влияние на согласованное взаимодействие экономической и социальной систем. Только в этом случае она сама становится самостоятельной культурологической системой, оказывающей решающее воздействие на экономическое развитие страны и ее политическую стабильность. В России, что хорошо известно историкам науки, все было с точностью до наоборот: наука наиболее жестко была связана с политической системой государства, практически никак не влияла на развитие экономической системы и уж вовсе была изолирована от системы социальной. Иными словами, из того факта, что в стране и в XVIII и в XIX веках трудились ученые мирового класса, что они делали выдающиеся научные открытия, никак не следовало, что они (и их коллеги), образно говоря, составляли научную систему (соци-ум в более привычной терминологии), ибо отсутствовали как прямые, так и обратные связи с экономической и социальной системами.