Наука умирать

   — И я вспоминаю слова древнего римлянина: «Перестанешь надеяться — и бояться перестанешь».

Часа два томились в коридоре — слишком долго шёл митинг, и власти не укладывались в отведённое время. Иорданский долго придумывал маршрут движения к вокзалу — чтобы подлиннее, погрязнее, потемнее, чтобы успели солдатики расправиться с генералами. Если вправду ожидает смерть, то о чём вспоминать в последние часы: о плохом или о хорошем? Если о плохом, то всё прошлое представляется неудачным, напрасно прожитым, и если бы ещё пожить, то... Если о хорошем, о близких: о Марианне, о маленькой Марианночке, о Лёнечке, — то невыносимо оставить всё это навсегда.

   — Когда мы встретились-то? — вспоминал Деникин. — В Карпатах, в начале 1915?

   — Немного пораньше. В декабре 1914 меня назначили к вам начальником штаба. Тогда у вас ещё была 4-я стрелковая бригада, а не дивизия.

   — Но её уже называли «железной», — напомнил Деникин. — В окопах мы не стояли. Шли только на прорыв или на контратаки, потом — в резерв.

Встреча была не из приятных: прибыл после болезни и доложил, что по своему состоянию верхом ездить не может, на позиции не поедет, останется в штабе. Чувствовал, что Деникину и штабным это не нравится, из-за чего говорил чуть ли не сердито, усугубляя впечатление. Пришлось через несколько дней делать демонстративный выезд на позиции. Штаб располагался в городе Фриштак, неподалёку за городом шёл горячий бой: австрийцы наступали. Марков нашёл огромную колымагу, приказал запрячь крепких лошадей и двинулся к месту боя, прямо в стрелковые цепи. По колымаге сразу стали бить шрапнелью. Однако удалось невредимым доехать до командного пункта. Деникин удивился, спросил, в чём дело. Марков сказал: «Скучно стало дома. Приехал посмотреть что тут делается...» С тех пор он стал в бригаде своим и пошли награды и повышения.

Везде, куда он попадал, быстро соображал, как надо себя вести, чтобы не стать чужим. Даже не соображал, а чувствовал. Будешь вычерчивать штабные карты по всем правилам Академии Генштаба, а там, в бою, всё совсем другое. Там бьют из пулемётов, солдаты гибнут в цепях, тяжело ранен командир 13-го полка, а отступать нельзя. Должность начштаба выше, чем комполка, но Марков подошёл к Деникину:

   — Ваше превосходительство, дайте мне 13-й полк.

   — Голубчик, пожалуйста, очень рад! Я сам хотел вам это предложить, но стеснялся: обидитесь, что я вас отстраняю от штаба...

   — Жаль, что долго вас не утверждали.

   — Да. Я даже писал в штаб Верховного, что не хочу никого обскакивать и обгонять. Какая там карьера, когда постоянно ходишь по краю могилы. Я даже приговорил себя к мысли, что должен умереть в рядах полка.

   — Это была бы счастливая смерть. А вот сегодня...

   — Наступил чёрный мрачный вечер. В тюрьму вошли Костицын, Линьков и штабс-капитан Бетлинг из Житомирской школы прапорщиков. До войны он служил в полку, которым командовал Деникин, теперь со своими юнкерами решился охранять арестованных от яростной толпы, ожидавшей их на дороге.

Бетлинг обратился к Деникину:

   — Как прикажете, ваше превосходительство? Толпа дала слово не трогать никого, но ручаться ни за что нельзя.

   — Пойдём, — ответил Деникин. — Пойдёмте, господа. Благослови нас, Господи.

Все перекрестились и направились к выходу. Линьков подошёл к Маркову.

   — Я буду рядом, — сказал он. — У меня есть оружие.

   — Благодарю вас, на...

И Марков пожал плечами и вздохнул как перед тяжкой работой.

Колонна вышла на тёмную дорогу. Впереди — Костицын и 14 делегатов от гарнизона. За ними арестованные, окружённые решительными юнкерами с винтовками. Бетлинг с обнажённой шашкой — рядом с Деникиным, Линьков вплотную к юнкерам, ближе к Маркову.

Солдаты, расположившиеся вдоль дороги, оживлённо зашумели. Костицын решительно и громко крикнул:

   — Помните своё обещание: арестованных не трогать. Всякая попытка нападения будет отражена оружием.

Толпа зашумела громче, но никаких действий никто из солдат не предпринимал. Изношенные сапоги по щиколотку вязли в холодной мокрой грязи.

Толпа с первых же шагов сдавила маленькую тесную колонну. Самые злобствующие солдаты вплотную притискивались к юнкерам, которые решительно отталкивали их, а то и снимали винтовки и грозили штыками. «Бейте их прикладами!» — кричал Бетлинг. «Пьяных топчите в грязь, — добавлял Костицын. — Дали слово — пусть держат!»

Повернули на совершенно тёмную и особенно грязную улицу, и первый камень ударил в спину Маркову. Полетели комья грязи в охрану и в арестованных. «Товарищи, слово дали!.. Товарищи, слово дали!» — не переставал кричать Бетлинг.

Идти куда-то в ночь и ждать смерти! Ударят тяжёлым камнем, упадёшь, затопчут. Хотел ещё днём попросить у Линькова наган — это было неприлично: даст — нарушит закон, откажет — обоим будет стыдно.

Сзади подъехал сопровождающий броневик, и лучи его прожектора вырвали из тьмы озлобленные лица солдат. Солдаты кричали: «Смерть предателям!.. Мы слова не давали!.. Бей их, ребята!..»