Наука умирать

   — Начинайте, Сергей Леонидович, — спокойно сказал Корнилов. — Воспользуйтесь тем, что противник ослабил огонь.

   — По-видимому, Покровский начал наступление, — предположил Марков.

   — Покровский спит! — гневно воскликнул Корнилов. — Они расположились в станице Калужской, заняли асе дома, не пускают наших раненых. Люди гибнут! Мне доложили, что 18 повозок с ранеными заблудились в метели, и никого не удалось спасти.

Марков шёпотом выругался. Он не возлагал особых надежд на выскочку-летуна, но такого предательства не мог даже предположить.

   — Сами справимся, Лавр Георгиевич. Я первый пройду переправу.

Он думал не о рождающейся легенде, а о том, что заставить измученных, голодных, покрытых корками льда и промокших до нитки офицеров войти в ледяную воду можно лишь одним способом — сделать это самому.

Роты уже собрались у берега молчаливой тревожной толпой. Корнилов с конвоем уехали греться. Метель не ослабевала.

   — Господа! — крикнул Марков. — Переправа подготовлена. Я иду первым. За мной полк поротно, с командирами рот во главе. Кто боится утонуть — тех перевезут на лошадях. Хотя... такую мать... так ещё скорее утонешь.

Потирая руки, он сказал офицерам ещё несколько крепких фраз, посмеялся и прыгнул в воду — сразу по пояс. Пролетели какие-то минуты, и Марков уже кричал с другого берега:

   — Не подыхать же нам здесь в такую погоду! Всех коней к мосту! Переправлять людей на лошадях. Кто может — пусть сам. Степаныч! Сколько можно лошадей вряд?

   — Только две, Сергей Леонидович.

   — Давай ко мне, Степаныч, а Гаврилыч там организует. Мою лошадь пусть переведут.

Если бы холод и снег с градом не сковали лицо, Мукашёв, наверное, рассмеялся бы истерически. Это же бред. Ад! Конный цирк в ледяной реке. Под аккомпанемент, хоть я редко, но опасно бьющей артиллерии красных! То шрапнель сыпанёт по воде и по людям, вызывая крики, стоны, ржание лошадей, то граната вздыбит землю со снегом. Не умеющие плавать и переправлявшиеся на лошадях падали в речку и тонули. Достигшие другого берега что-то кричали. Над рекой неслись непрерывная матерщина, вопли раненых, страдальчески гневное ржание лошадей.

Толпа на берегу раздалась — Миочинский подвёл к переправе два орудия. По его команде ездовые пришпорили лошадей, те рывком вошли в воду, заржали, шарахнулись в сторону, запутались в постромках. Пушка перевернулась. Ларионов, Брянцев и другие артиллеристы, не раздумывая, кинулись в воду спасать орудие. С громовым гулким треском разорвалась граната на берегу возле одного из домов. Стена вспыхнула языком пламени. Из провала в стене повалили офицеры.

«Ад!» — бормотал Мушкаев. К нему вдруг подошёл какой-то штабс-капитан из их полка, толкнул плечом, словно играючи, крикнул:

   — Пошли, поручик, на тот берег. Чего здесь стоять мёрзнуть? Винтовку над головой — и в воду. Ну, кто первый?

И Мушкаев прыгнул.

Первым достиг берега штабс-капитан. С треском лопнула вверху шрапнель, озарив пургу секундной молнией, и он упал лицом в прибрежную грязь, так и не выпустив винтовку из рук. Мушкаев выкарабкался из воды рядом с ним, посмотрел — штабс-капитан был мёртв. Попытался вытереть руки о шинель. Бесполезно — не шинель, а мокрый панцирь. Направился туда, где в наступающих сумерках виднелась папаха Маркова и прорезал адский шум переправы его пронзительный голос:

   — Вперёд, на станицу! Иначе замёрзнем здесь в степи. Огня не открывать, вашу мать! Только колоть! Нас не ждут, и в этом наша победа!

Мушкаев с головы до пяток был в воде: сверху — тающий снег, снизу, в сапогах, — вода из речки. Куда-то исчезли его привычные спутники Дымников и Савёлов. Самым правильным было бы теперь найти какой-нибудь бугорок, где можно хоть чуть укрыться от непогоды, переобуться, выжать воду из шинели... Но нет! Всё, что осталось от его сил, мыслей, желаний, сплавилось в единое жгучее стремление: вперёд! В бой! Идти, бежать вместе с другими офицерами навстречу неистовой ледяной пурге, навстречу огню красных, ворваться в станицу, бить, колоть, убивать!

Смертельно уставшие за день похода, исхлёстанные пургой, покрытые корками льда, вымокшие в холодной реке шли марковцы по корявой заснеженной подмерзшей степи к неверным огонькам станицы. Разобрались по ротам. Из рощи, темнеющей слева, захлопали винтовки, засвистели пули. На выстрелы не обратили внимания — далеко и не страшно после такого похода.

Обогнал Корнилов со штабом и знаменем. Текинцев с ним не было — работали на переправе. По сторонам дорога, протоптанной впереди идущими, то и дело попадались павшие лошади, перевёрнутые повозки, занесённые снегом тела. Заметили, что один шевелится. С погонами — свой. К нему подошёл Дымников.

   — Ранен? — спросил Дымников.

Офицер молча, едва заметно покачал головой и закрыл глаза. Больше не хочет жить. Устал. Его уговаривали подняться, приободриться, но он молча умирал.

Корнилов догнал Маркова и приказал остановиться и развернуть полк. Темнеющие в метели пятна станичных хат с редкими огоньками были совсем рядом.