Наука жить

Ценным инструментом для понимания прототипа и, следовательно, природы индивидуума является изучение ранних воспоминаний. Все наблюдения и знания приводят нас к выводу, что воспоминания человека так или иначе принадлежат прототипу. В качестве иллюстрации приведем такой пример. Представьте ребенка первого типа, с поврежденными органами – скажем, со слабым желудком. Если он помнит, что́ видел или слышал когда-либо, то, вероятно, это будет тем или иным образом относиться к пище. Аналогичным образом будет вести себя ребенок-левша: тот факт, что он левша, точно так же будет определять его точку зрения. Человек может рассказывать о матери, которая его баловала, или о рождении второго ребенка; о тех побоях, которые наносил ему грубый отец, или о тех обидах, какие ему причиняли в школе. Эти свидетельства оказываются очень ценны в том случае, если мы освоили искусство чтения их смысла.

Искусство понимания ранних воспоминаний требует способности глубоко сочувствовать, отождествлять себя с ребенком в тех ситуациях из его детства. Только благодаря умению сочувствовать мы можем понять тот сокровенный смысл, который приобретает в детской жизни ожидание появления в семье младшего ребенка, или то влияние, которое оказывает на ум ребенка жестокость грубого отца.

И, коль об этом зашла речь, нельзя не подчеркнуть, что наказания, наставления и поучения ничего не дают. Невозможно ничего добиться, если ни ребенок, ни взрослый не знают, что именно нужно изменить. Когда ребенок чего-то не понимает, он становится хитрым и трусливым. Его прототип, однако, невозможно поменять с помощью наказания или поучений. Его не меняет и простой жизненный опыт, потому что он уже соответствует личной схеме апперцепции индивидуума. Только добравшись до основы личности, можно достичь каких-либо изменений.

Если мы понаблюдаем за семьей с плохо развитыми детьми, то увидим, что, хотя все они имеют нормальные умственные способности (в том смысле, что на заданный вопрос они дают правильный ответ), тем не менее у них обнаруживается огромное чувство неполноценности, которое выражается в различных симптомах и проявлениях. Безусловно, ум – это не обязательно здравый смысл. У этих детей имеется сугубо личная (можно даже сказать, субъективная) ментальная установка того рода, которая встречается у невротических личностей. Например, при неврозе навязчивых состояний пациент осознает бесполезность постоянного подсчета окон, но не может остановиться. Тот, кто заинтересован в полезных вещах, никогда не будет действовать подобным образом. Субъективное, сугубо личное восприятие и манера выражаться также характерны для душевнобольных. Они никогда не говорят на языке здравого смысла, который представляет высшую степень развития социального интереса.

Если мы сопоставим суждение на основе здравого смысла с субъективным суждением, то обнаружим, что суждение на основе здравого смысла в большинстве случаев оказывается верным. С помощью здравого смысла мы различаем хорошее и плохое, и, хотя в сложной ситуации мы нередко ошибаемся, эти ошибки имеют тенденцию к корректировке благодаря самому движению здравого смысла. Но те люди, которые всегда озабочены лишь своими частными интересами, не могут отличить хорошее от плохого столь же легко, как другие. Откровенно говоря, их неспособность к этому практически лежит на поверхности, ведь все движения их души прозрачны для стороннего наблюдателя.

Теперь обратим внимание на то, каков обычный сценарий совершения преступлений. Если мы рассмотрим умственные способности, особенности мышления и мотивы преступника, то обнаружим, что он всегда считает свои деяния не просто хорошо продуманными, но и героическими. Он уверен, что достиг превосходства над окружающими и стал умнее полиции. Поэтому себе самому он представляется героем, не замечая, что его реальные действия указывают на нечто совершенно другое, отнюдь не героическое. Недостаток социального интереса, который переводит активность преступника на бесполезную сторону жизни, связан с недостатком смелости, трусостью, но он этого не осознает. Те, кто настроен на бесполезную деятельность, часто боятся темноты и изоляции; они желают быть рядом с кем-то. Это обычное проявление трусости, другого определения здесь быть не может. В действительности лучшим способом искоренить преступность было бы довести до сведения каждого человека, что преступление – это не более чем выражение трусости.

Известно, что некоторые преступники, когда их возраст приближается к тридцати, начинают работать, женятся и становятся впоследствии добропорядочными гражданами. Что с ними происходит? Возьмем, к примеру, вора-взломщика. Может ли тридцатилетний вор соревноваться со своим «коллегой» двадцати лет? Последний, как правило, сообразительнее и сильнее. Более того, в тридцать лет преступник бывает вынужден жить иначе, чем прежде. В итоге занятие преступника больше не окупается, и он предпочитает отойти от дел.