«Наутилус Помпилиус». Мы вошли в эту воду однажды

Оказалось, замдиректора, убедившись, что довольный Кормильцев тронулся по перрону восвояси, выпрыгнул из поезда и двинулся в Питер своим манером. А он любил мотоциклы. Любил супернавороченные мотоциклетные костюмы, невероятные какие-то перчатки-краги, шлем у него был черный и совершенно фантастический… И вот он все это надел и рванул в Питер. И на рассвете где-то за Валдаем у него лопнуло переднее колесо. На изрядной скорости. И вместе с мотоциклом он улетел в чистое поле.

Упал ловко — он же спец! Но делать что-то надо, а вокруг — никого. И где-то за полем разглядел замдиректора деревушку, тронулся туда, а самый рассвет — народ-то спит. Не считая ветхой старушонки в каком-то дворе. Замдиректора пошел к старушонке, та увидала его — высоченного, в костюме, в крагах, в шлеме; упала на колени и жарко стала умолять «дорогого товарища инопланетянина», чтобы он ее не трогал. «Товарищ инопланетянин» ее успокоил, мол, не трону, но «я к тебе, бабка, мотоцикл в сарай поставлю, так смотри, чтоб с ним ничего не случилось, а то»… Старушонка поклялась охранять мотоцикл лично, «никому ни слова» — и так далее… И ведь сдержала слово — когда замдиректора за мотоциклом на грузовике приехал, бабка «стояла на посту»…

Понятно, что это была не единственная история из подобных, и Илья в них с упоением участвовал. Он был полноправным членом администрации «Наутилуса», хотя единственный из этой администрации не получал за работу деньги. Трудился из личного интереса. Он умудрялся находить общий язык с откровенными жуликами, бандитами и полубандитами, оставаясь все тем же рафинированным интеллигентом. Я уж не говорю про «гуманитарную» публику — с ней-то он всегда был «на одной волне»… По степени многоплановости и вовлеченности «во все» это был, пожалуй, самый насыщенный период его жизни.

32

По степени, назовем это так, «творческой» — самый, быть может, «бедный». Как сказано, стихи он писал для Славы раз в год, а все остальное время он их не писал. Переводил, но так… для гуманитарного самоуспокоения. В сравнении с переводческими объемами, которые он выдавал в начале «нулевых», объемы середины девяностых — это ничто. При том что «гуманитарная его кипучесть» никуда не девалась, и это был момент удивительно интересный именно тем, что его «носило» из стороны в сторону, швыряло из крайности в крайность, и все эти крайности были лишены видимого алгоритма.

Однажды он за два часа разгромил гумилевскую «Теорию пассионарности и этногенеза» и заменил ее собственной, назовем ее так, «Теорией гиперадаптации этноса».

Гиперадаптация (термин из эволюционной биологии) — вариант патологической адаптации, неадекватная приспособительная реакция организма, избыточный адаптивный ответ. Чрезвычайно грубо процесс можно описать как «снос крыши» у организма в изменившихся условиях, когда организм пытается приспособиться к новым условиям, но делает это так рьяно, что получается «полный перебор». Что, собственно, и есть предмет теории пассионарности.

Гумилев описывал пассионарность как неодолимое внутреннее стремление индивида к деятельности, вызываемое «избытком биохимической энергии», вызываемой мутацией, возникающей под воздействием космического излучения. Нетрудно заметить, что в данной конструкции слишком много неопределенных элементов, а сама конструкция неверифицируема — проверить практически все факторы и их взаимодействие никаким опытно-экспериментальным образом невозможно.

Однако неодолимое внутреннее стремление к деятельности, зачастую сопряженной с жертвенностью, встречается довольно часто. В некотором смысле, Илья сам был пассионарий — быть может, потому тема его и интересовала.

Мне трудно сейчас воспроизвести всю конструкцию в деталях — дело было чуть больше двадцати лет назад, речь его была стремительна и извивиста, излагалось все бурно, но это было поразительно стройно и интересно. Вкратце это выглядело так: определенные социально-экономические перемены вызывают у определенного этноса гиперреакцию, которая дает ему конкретно описываемые социально-экономические преимущества. Причем — и это главное! — избыточные. Причины могут быть разные — прорыв в экономике, в технологии, в социальной организации, резкий скачок популяции — и т. д., и т. п…

В результате, у этноса появляются избыточные возможности, которые «надо куда-то девать». Ну, а дальше начинается «свистопляска», описанная историками. Мирные этносы начинают воевать с окружающими — и с прекрасным результатом. Или заниматься самоуничтожением, что тоже «прерогатива пассионариев».

Илья очень любил пример с саранчой, о которой писал Гумилев. Ее ождают обычные кузнечики. Это дети кузнечиков, которых «отправляют к чертовой матери», чтобы под ногами не мешались и не жрали пищу, которой и без этих «детишек» мало… Саранча несется по миру, жрет все, но не размножается. «Детишки на беду всем, а себе самим — на вымирание»…