Наваждение

В полицейском участке, рядом со следователем, на облупившемся стуле сидел Густав Карлович Кусмауль. Под стулом, вытянувшись и завалив на сторону зад, расположился такс Герман, округлившийся боками и оттого похожий на изрядное изделие немецкой колбасной лавки. Смотрел такс подозрительно.

– Густав Карлович, вы?! – воскликнула Софи. – Вот удивительно!

– И вы… – улыбнулся Кусмауль. Улыбка его была похожа на складку на брюках. – А я, знаете ли, отчего-то вовсе не удивлен…

– Ну, конечно! – энергично сказала Софи. – Я же, вы знаете, поймала убийцу Ксении Мещерской, Любочку Златовратскую! Хотя она меня едва не застрелила…

– Убийца Ксении Мещерской арестован вместе с сообщницей и с позавчерашнего дня находится в заключении, – бесстрастно сообщил следователь. – Его зовут Макар Сиротин.

– Какой еще Макар Сиротин! – возмущенно закричала Софи. – Откуда он взялся?! Любочка Ксению убила, а пыталась на Николашу свалить! И Констанция с Эсмеральдой ее узнали!

– Успокойтесь, Софья Павловна! – почти мягко сказал Густав Карлович. – Сейчас я вам все объясню, а уж потом снимем показания и будем оформлять бумаги по покушению… Уж этого-то, увы, Златовратской никак не избежать. Хоть она Мещерскую и не убивала…

Софи молча вытаращила глаза, а такс внушительно тявкнул, подтверждая каждое слово хозяина.

Глава 56 В которой Гусик рассказывает Вавику, как все было

Князь Владимир Павлович отпил из бокала и тут же поставил его на стол, нетерпеливо глядя на старинного приятеля.

– Ну, Гусик, не томи, рассказывай же!

Густав Карлович подтянул ноги, обутые в меховые лапландские туфли, под стул, неторопливо наколол на вилку маленький аккуратненький моховичок, осмотрел его со всех сторон.

– Прямо не знаю, с какого узла начать, чтобы понятнее вышло… – пробормотал он себе под нос, обращаясь как будто к грибочку.

– Гусик, я понимаю, эти все твои полицейские штучки, они у тебя в крови! Набивание себе цены, многозначительность и прочее… Но я тебя умоляю! Готов добавить в денежном эквиваленте, лишь бы ты меня от них избавил!

– Вавик! Ты меня обижаешь… – нахмурился Густав Карлович. – Ты же знаешь, что я нынче вовсе не за деньги…

– Гусик, прости! – Владимир Павлович дотронулся до рукава приятеля с искренним вроде бы раскаянием. – Я все понимаю. Тебе, как старому боевому коню, в радость сам звук трубы и запах пороховой гари, но… Пойми и меня тоже!

– Ладно, Бог с тобой, – махнул рукой Густав Карлович и приступил к рассказу. – Началось все тогда, Вавик, когда ты задумал поженить этого своего Ивана-Николая и Ксению. Если бы ты с самого начала все честно Ивану рассказал, и про женитьбу, и про наследство, и про концессии, так, может, ничего бы и вовсе не произошло. Но ты там у себя, при дворе, привык все темнить и интриговать… И вот что с того вышло…

У Ивана, надобно тебе знать, давным-давно есть постоянная содержанка. Зовут ее Любовь Златовратская, и родом она из того же сибирского городка, что и Иван-Николай. Там они, надо думать, и сошлись, а уж после она за ним в Петербург приехала. Все эти годы Люба жила на съемной квартире на правах любовницы, и, будучи женщиной провинциальной, то есть в общем и целом порядочной, все время надеялась на изменение своего положения. Иван, надо полагать, подавал ей соответствующие надежды, которые, естественно, воплощать ни во что не собирался.

Я думаю, что о твоих, Вавик, матримониальных прожектах Люба узнала случайно. Зная импульсивность своей многолетней пассии, вряд ли Иван рискнул бы рассказать ей. Хотя… я так и не представляю себе до конца характера их отношений. Она его, несомненно, в течение многих лет любила до самозабвения. А он? Только пользовался? Или что-то более сложное? Тебе вернее судить, все-таки он – твой сын…

Узнав о грядущей женитьбе Ивана (ее доброхоты могли представить дело, как давно и окончательно решенное), Люба почувствовала, что все надежды ее и самое жизнь стремительно катится под откос. Однако тут надо учесть, что Любовь Златовратская не только поставила все на одну карту, но и имела сибирский, упорный характер и вовсе не собиралась сдаваться, проливая бессильные слезы над своей погубленной судьбой. Узнав о ваших с Иваном коварных замыслах (она и не предполагала, что Самойлов тоже, как и она, оказался перед фактом твоих намерений, и полагала, что сие есть продукт вашего, так сказать, «совместного творчества»), Люба порешила бороться за свое ускользающее счастье. Она прекрасно понимала, что ни о какой любви между Ксенией и Иваном не может быть и речи, но роль вечной содержанки, живущей на задворках великой столицы и никогда, даже в перспективе, не бывающей «в обществе», ее более не устраивала категорически.