Наваждение

Часто приходилось слышать, что к внукам у бабок-дедок особая любовь, ни с чем не сравнимая. И более трогательная, сердечная, чем к детям. Мне трудно сравнивать свои чувства к Ларисе-ребенку и Платоше, но что появление внука раскрасило мою жизнь новыми, не ведомыми раньше красками — это уж точно. Как справедливо и то, что тревога за слабенький, едва пробившийся стебелек неизмеримо острей. Ларискины болезни, горести, слезы так не пугали. Платоша сделал вообще, казалось, невозможное — заставил примириться с его отцом, моим зятем Иваном Сергеевичем. С чуждым и неинтересным мне — всегда был убежден, что и дочери, — человеком.

Далеко не последнюю, наверное, роль сыграло не только имя, но и внешнее сходство Платоши со мной. Сероокая Лариса больше походила на маму, внук же, темноволосый, как я, и темноглазый, унаследовал к тому же мои «азиатские» скулы. Кровинушка. И общаться с ним было интересней, чем когда-то с Ларисой, — мужичок ведь, более мне доступный и понятный.

Я очень надеялся, когда жена забеременела, что родится сын. Валя хотела девочку, обрадовалась Ларисе, обещала, смеясь, что будет рожать, пока не подарит мне сына. Молоденькие папа и мама, студенты еще, мы мечтали родить много детей, уж никак не меньше трех. Представляли, как соберется когда-нибудь за нашим столом большая, веселая, шумная семья, дети, внуки, правнуки, и мы будем восседать во главе его — гордые, счастливые, умиротворенные, патриархи. В реальности все оказалось куда сложней. Обычная история. Не один год мыкались без квартиры, не вылезали из долгов. Ларискины болезни, неустроенность — не до второго ребенка. Потом все как-то наладилось, но уже страшновато было начинать по новому кругу — только-только зажили по-человечески. Правда, незадолго перед смертью Валя несколько раз заговаривала, что неплохо бы купить Ларисе братика. К счастью, не купили — что делал бы я, оставшись с двумя детьми, второй совсем маленький? Хотя, если бы Валя забеременела, не поехали бы мы в Адлер, не заплыла бы она далеко в море на желтом матрасе…

Не стало какой-то Вали Стратилатовой, жены какого-то Бори Стратилатова, исчез один человечек-муравей с лица планеты Земля, один из нескольких миллиардов. И вместе с ней не стало меня, прежнего, Ларисы, прежней, всей жизни, прежней. Не уплыви Валя, была бы совсем другая жизнь, без Маргариты, без Веры, без — убежден — Ивана Сергеевича и, соответственно, без Платоши. Появился бы, конечно, у меня со временем внук, с тем же, наверное, именем, но — другой. Вот уж это представить невозможно — другого Платошу…

Я скоро умру, Платоша останется без деда. Он, Платоша, единственный, может быть, в этом мире человек, кому я действительно, по большому счету нужен. Самая болезненная рана в моем сердце. И самое веское свидетельство тому, что не хочу, не хочу больше жить. Если уж внук не удерживает меня…

Я еще не решил, что напишу в прощальном письме. Надо бы позаботиться о том, чтобы убрать куда-нибудь Платошу до моих похорон, вообще скрыть от него до поры мою смерть. Не хочу травмировать мальчика, не хочу, чтобы он видел меня в гробу. Хочу остаться в его памяти сильным, уверенным, живым.

Я люблю Платошу. Нагородил тут кучу-малу досужих философствований о любви такой, любви сякой, но к Платоше это не имеет и не может иметь никакого отношения. Его я просто люблю, без каких-либо теоретических выкладок. Люблю гулять с ним, чувствуя в своей руке его маленькую шершавую ладошку. Люблю покупать ему, радуясь потом его радости. Люблю внимать восторженной его болтовне. Люблю что-нибудь рассказывать ему, наблюдая, как сказочно меняется выражение его темных блестящих глазенок, — слушателя благодарней у меня никогда не было. Люблю его неожиданные, ставящие подчас в тупик знаменитые детские вопросы. А еще он просто красивый, нежный, ласковый мальчик. Люблю своего внука.

Общение с Платошей приобретало для меня еще одну, сомнительную вообще-то, окраску. Вольно или невольно я узнавал о жизни в дочкином доме. О ссорах, когда его отец заявится подвыпившим, о том, кто у них бывает, что едят, что покупают, о чем говорят. И что Лариса в самом деле — не демонстративно для меня и прочих — любит мужа, я мог отчетливей всего судить не по своим наблюдениям, а добывая нужную мне породу из тысячи тонн словесной Платошиной руды.

Но более всего поразило меня, что о Севкином вторжении я узнал не от внука — от Веры. И вряд ли потому, что Платоша не придал значения новому знакомству мамы — он мне рассказывал и о менее значительных событиях. К тому же Севка для него был не просто человеком с улицы — доктор из моей больницы. Дяденька, к которому тайком от меня выбегала моя жена из-за свадебного стола. Почему он счел за лучшее не посвящать меня в эти события, происходившие в мамином-папином доме? Что двигало им, семилетним ребенком, первоклашкой?