Навеки связанная

Очевидно же, что я скоро умру. По крайней мере, умереть из-за какого-то мистического богоподобного создания в лесах Украины интереснее, чем замёрзнуть до смерти.

Интересно, так ощущали себя мои родители и сестра? Знали ли они о приближающемся конце или же всё было очень быстро и внезапно, как сообщила полиция? Лучше знать о приближающейся смерти или же пусть она окажется сюрпризом?

Сейчас мне бы хотелось второй вариант.

Знание не добавляет опыту веселья.

Когда исчезают последние лучи заходящего солнца, селяне скрываются в темноте, гася факелы.

Мгновение спустя я остаюсь совершенно одна. Кровь застилает глаза, боль от ран вызывает головокружение и тошноту. Я трусь затылком о дерево, благодаря чему удаётся стянуть кляп. Мир кружится, когда я склоняю голову на бок, потому что держать её ровно сил не остаётся.

Пошёл снег, сильный и густой, быстро накрывая окружение магической белой пудрой. Вид чудесен, если бы только мне не предстояло умереть. Мне уже не холодно. Я онемела от осознания, что долго мне не протянуть. Рана на голове сильно кровоточит, лицо в порезах, тело болит. А верёвка сильно впивается в кожу, повреждая плоть.

Я едва остаюсь в сознании, когда вижу, как он выходит из тёмного леса на лунный свет. Бог, которого люди деревни боятся и которому поклоняются. С этого расстояния он походит на обычного человека. Высокий, мускулистый мужчина с дикой копной коротких тёмных волос, делающих акцент на бледности кожи и кристальной голубизне глаз. Он одет в длинный чёрный плащ, чёрные штаны и чёрную рубашку.

Когда он приближается, я могу лучше его рассмотреть, поражаясь красоте его лица, которое, словно высечено из камня и покрыто шрамами, портящими красоту непередаваемой болью. Оказавшись в нескольких футах, он смотрит мне в глаза и останавливается. Мужчина говорит что-то по-русски со странным акцентом, который я не узнаю. Я пытаюсь заговорить, объяснить, что мой запас русских слов скуден, но изо рта выходит только неразличимое бормотание. Мозг затуманивается, я не могу подобрать нужных слов, поэтому перехожу на английский.

— Я тебя не понимаю. Пожалуйста… помоги. Я… умираю.

Я закашливаюсь и чувствую на языке привкус крови. Меня накрывает тревога, распространяя по венам адреналин и панику. Из последних сил я пытаюсь выпутаться из верёвки. Богоподобный мужчина снова меня удивляет, на этот раз, заговорив на ломанном английском.

— Какое преступление ты совершила? — спрашивает он, стоя столь неподвижно, будто является частью пейзажа.

— Преступление? — Я мотаю головой, меня душат рыдания. — Я попала в авиакатастрофу. Я не… — Я снова закашливаюсь, и изо рта капает ещё больше крови. — Я не сделала ничего плохого.

По крайней мере, не здесь. Не сейчас. Не в этот раз. Я отбрасываю мысли о прошлом. Не хочется умирать с теми сожалениями, что меня преследовали. Лучше буду думать о счастливых моментах, которые унесу с собой в загробную жизнь, какой бы она для такой, как я не оказалась.

Мужчина подходит ко мне, склоняется и прижимается губами к моей шее. После чего втягивает воздух носом, будто пробуя отличное вино и отодвигается. Я таращусь на его рот — зубы неестественно длинные, а глаза чёрные, как ночь.

— Ты невинна?

Невинна? Трудно применить ко мне это слово. Если коротко, то нет. Если уж дать развёрнутый ответ, то да, я невинна во всём том, в чём он мог меня обвинить. Но я не могу всего этого объяснить. Всё слишком сложно. Я просто качаю головой.

Когда меня обволакивает тьма, и я мысленно отдаюсь судьбе, чувствую, как верёвка слабнет. Я падаю в объятия мужчины, который меня поднимает и прижимает к груди.

— Ты невинна, — шепчет он, а затем бежит в лес, а я погружаюсь в темноту.

Глава вторая, в которой где я, блин нахожусь и как сюда попала?

Боль.

Болит всё до мозга костей.

Я пытаюсь закричать, но вместо этого меня рвёт.

Кто-то большой рукой поворачивает мне голову, чтобы я не захлебнулась. Нежными, прохладными пальцами этот кто-то откидывает волосы и касается моего горящего лица. Слёзы застилают глаза, но я открываю их так широко, как могу, чтобы увидеть, что меня тошнит в красивую фарфоровую чашу, расписанную вручную, и чувствую внезапный прилив вины за то, что порчу такое прекрасное произведение искусства.

Когда в животе ничего не остаётся, я откидываю голову, и этот кто-то с большой рукой аккуратно укладывает меня на подушку. Я опускаю веки, а потом поднимаю, отталкивая боль. Его лицо я вижу в свете свечи. Его тёмные, проницательные и умные глаза. Его красивое, покрытое шрамами лицо застыло в непроницаемом выражении.

— Ты умираешь, — говорит он, с видимым затруднением произнося английские слова. Слёзы текут из глаз, и я не могу говорить, поэтому киваю. — Я спасаю тебя, — говорит он и протягивает руку, закатывая рукав. Он сложен из мускулов, и я вздрагиваю, когда он берёт нож и режет себе запястье. Капля крови течёт по его руке, оставляя дорожку, когда мужчина подносит руку к моему рту.