Наверно это сон

— Да, у меня есть кое-какое дело, — сказал он неопределенно. — Может быть, в воскресенье. Нет, знаете что, если я не приду до семи в воскресенье, тоже не ждите меня с обедом.

— Хорошо.

— Но я все равно заплачу за полную неделю.

— Если вы не придете... — возразила мать.

— О, неважно, — прервал Лютер, — договорились?

Он кивнул и взял свою ложку.

Давид ел осторожно, время от времени поглядывая тайком на отца и пытаясь больше не раздражать его своим поведением. На Лютера он даже не решался посмотреть из страха, что самый вид этого человека смутит его и повлечет новые ошибки. Когда мать поставила перед ним десерт, он уже глядел по сторонам, ища куда бы убежать, где бы скрыться так, чтобы они ощущали его присутствие, но не обращали на него внимания. Он мог притвориться сонным, и мама уложила бы его в постель, но было еще слишком рано. Что делать до сна? Куда убежать хоть ненадолго? Комнаты их квартиры предстали перед ним. Гостиная? Тогда отец скажет: "Что это он там делает, в темноте?" Спальня? Нет. Отец скажет то же самое. Где же? Туалет. Да! Он будет сидеть на стульчаке, пока его не позовут.

Он доел последнюю сливу и уже хотел соскользнуть со стула, когда вдруг увидел краем глаза, как рука Лютера двинулась к карману и вытащила часы.

— Я должен идти! — Лютер чмокнул губами.

Он уходит. Давид чуть не заплясал от радости. Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Так скоро? — спросила мать.

К удивлению Давида, его отец засмеялся, и Лютер присоединился к нему, как будто в этом крылась только им понятная шутка.

— Я даже немного опаздываю, — Лютер убрал часы и поднялся. — Но сперва я должен заплатить вам.

Давид уставился в тарелку, прислушиваясь. Он мог думать только об одном — Лютер уходит, через минуту его не будет. Он поднял голову. Отец зачем— то ушел в спальню, и, как только он скрылся, глаза Лютера метнулись по телу матери. Давид вздрогнул и торопливо опустил взгляд. Взяв свое пальто, принесенное отцом Давида, Лютер надел его, и Давид всеми силами своей души торопил ноги, приближающиеся к двери.

— Ну хорошо, — произнес Лютер, наконец, — доброй недели всем вам. И пусть молельщик, — указал он шляпой в сторону Давида, — скорее выздоравливает.

— Спасибо, — ответила мать, — счастливой недели.

— Подними голову! — рявкнул отец. — Спокойной ночи, Джо, до завтра. Удачи тебе. — Мужчины засмеялись.

— Спокойной ночи, — Лютер вышел.

Со вздохом облегчения стряхнул с себя Давид скованность, владевшую его телом.

Отец смотрел на дверь. Его лицо расслабилось в улыбке.

— Он ищет несчастье на свою голову, — сказал он сухо.

— Это ты о чем?

Отец удивленно хмыкнул:

— Ты что, не заметила, как он странно себя вел сегодня?

— Да, я... — она засмущалась, вопросительно глядя на мужа, — но все-таки почему?

Он повернулся к ней, и она отвела взгляд.

— Ты что, не заметила, как он был смущен?

— Нет. Да. Вроде...

— Ты ничего не видишь, — он резко усмехнулся, — он пошел к брачному агенту.

— О! — ее лицо просветлело.

— Да. Это секрет. Понимаешь? Ты ничего об этом не знаешь.

— Понимаю, — она едва заметно улыбнулась.

— Он свободен, как ветер, и ищет себе камень на шею.

— Может быть, ему действительно нужна жена, — ответила она, — он часто говорит, что хочет иметь дом и детей.

— А, дети! Новые беды! Ему нужны не дети, а деньги. Он хочет открыть свою типографию. Так он, по крайней мере, говорит.

— Мне показалось, ты сказал, что он ищет себе несчастья, — засмеялась она.

— Конечно! Он слишком торопит события. Если бы он подождал еще несколько лет, у него было бы достаточно своих денег на типографию — без жены. Надо ждать! Я говорил ему. Ждать! А он говорит: "Нет. Мне нужна тысяча. Я хочу большой зал с четырьмя или пятью прессами". Но он узнает, что такое еврейская тысяча. Если она дотает только до пяти сотен на следующее же утро после того, как он нырнет под подол, можно будет считать, что ему еще повезло, — он спокойно рыгнул, и его кадык подпрыгнул. Потом он оглянулся, сведя брови, как будто искал чего-то.

— Я слышала, как он велел тебе запереть типографию, — сказала она.

— Да, он дает мне немного подработать. Я не приду домой до четырех или пяти, может быть, даже позже. Боже! — взорвался он. — Человек получает восемнадцать долларов в неделю, на шесть больше меня, и ему зудит заложить себя жене, — он замолчал и снова оглянулся. — Где "Тагеблатт"?

Мать испугалась.

— "Тагеблатт", — повторила она растерянно, о, где мои мозги. Я забыла купить. Дождь! Я ждала, пока он кончится.

Он нахмурился. С шумом сложив посуду в раковину, она вытерла руки полотенцем.

— Я вернусь через минуту.

— Куда это ты собираешься?

— За платком.

— А с Давидом что случилось? Что, у него нет ног.

— Но я сделаю это намного быстрее.

— В этом вся твоя беда, — сказал он резко, — ты все делаешь за него. Пусть он пойдет.

— Но на улице мокро, Альберт.

Лицо отца потемнело.

— Пусть он пойдет, — повторил он, — не удивительно, что он ничего не ест. Он плесневеет в доме целы ми днями! Ну-ка, одевайся. Пошевеливайся, когда я с тобой говорю.

Давид вскочил со стула, с тревогой глядя на мать

— О, — запротестовала она, — зачем ты...