Наверно это сон

Ярче, чем день. Это было ясно и совпадало с его собственными представлениями.

— И Он живет на небе?

— И на земле, и в воде, и в мире.

— А что Он делает?

— Он держит нас в своих руках. Так говорят. Нас и весь мир.

В темном дверном проеме появился отец. Осталось время только для одного вопроса.

— А Он может все это разрушить? Нас, улицы, все?

— Конечно. У Него вся сила. Он может разрушить в построить, но Он держит.

— Почему вы сидите в темноте? — спросил отец.

— Это из-за моей стирки, — виновато засмеялась мать, — занавески для пасхи. Я уже кончала, когда стемнело. И я решила, что лучше кончить в темноте, а то соседи увидят и будут болтать языками. Ты знаешь, сын получил пенни в хедере.

— За что? За свои умные вопросы? "Создать — разрушить". Дурак в куче песка, — Он зевнул. Потягиваясь, он уперся руками в притолоку, и она скрипнула:

— Давайте зажжем свет.

6

Это было утро понедельника. Вечером начиналась Пасха. В этот день было хорошо быть евреем — не нужно было идти в школу. Давид вышел на улицу, держа! в руках сверток с деревянной ложкой, в которую вчера вечером отец смел куриным крылом со стола все оставшиеся крошки хлеба, а затем обвязал все вместе тряпкой. Это был "хамец"[19], его нужно было сжечь на костре. На крыльце Давид задержался, чтобы понаблюдать за дворником-венгром, который начищал до блеска медные поручни перед домом. От меди шел какой-то неприятный запах гнили, и все же там, где солнце касалось отполированных мест, вспыхивал яркий, желтый свет. Гниль. Блеск. Чудно!

— Трогать нельзя! — хмуро предупредил дворник натирая перила. — И стоять здесь нечего.

Давид спустился с крыльца и пошел к середине квартала. Кто-то развел там маленький костер. Бросив ложку в огонь, он исполнил бы свой долг и был бы свободен до самого хедера, который сегодня начинался немного раньше. Свои два пенни он не трогал в надежде получить от матери еще один.

Три мальчика, все старше Давида, стерегли пламя, и когда он приблизился, один из них спросил:

— Чего тебе?

— Я хочу бросить в огонь мой хамец.

— А где твой пенни?

— Какой пенни?

— Мы сжигаем хамец за пенни. Мы трое — владельцы. Правда, Чинк?

— Да, это — наш огонь.

— А что, мне нельзя сжечь хамец? У меня маленький.

— Нет.

— Разводи себе сам костер.

— Проваливай, если у тебя нет пенни. Нам не нужен твой хамец.

Внезапный скрипящий звук, сопровождаемый полными злобы непонятными словами чужого языка заставил их обернуться.

Широкая лопата с блестящими краями, толкаемая дворником-итальянцем, приближалась к ним.

И хозяева пламени вдруг, в свою очередь, стали просителями:

— Эй, мистер! Не тушите костер. Это грех. Смотрите! Это хамец! И костер в канаве. Чего вы хотите? — Они танцевали вокруг итальянца.

— Он в канаве! Асфальт не размякнет, раз мы жжем в канаве.

— Ты получить! Вы убирайсь — неумолимая лопата сгребала угли.

— Ты, проклятый зверь! — вскричали владельцы огня, — оставь в покое наш хамец! Нам полицейский разрешил!

— Я сейчас отца позову! — пригрозил один из них. — Он тебе покажет! Эй, пап! Пап! Отец!

Человек с короткой бородкой, в запачканном кровью переднике, выглянул из мясной лавки.

— Пап! Смотри, он потушил наш костер!

С бешеным криком мясник бросился к ним, сопровождаемый своей женой в таком же, как у него, переднике.

— Ты зачем раскидал, а? — мясник указал рукой на угли, едва тлеющие среди отбросов на дне канавы.

— А ты чего? — зло закричал дворник, сводя черные, как уголь, брови под белой шапкой. — Ты мне не кричи — "зачем раскидал"! Я убират этот улица. Тут нельзя разводит костры, — он яростно жестикулировал.

— Что? Я не могу тебе слова сказать, а? Вонючий гой! — Мясник встал на насыпи перед дворником. — Убирайся!

Тот пробормотал что-то на своем языке и угрожающе поднял лопату.

— Ты хочешь меня ударить? — взревел мясник. — Да я проломлю твою паршивую голову!

Дворник отбросил лопату: — Пархатый жид!

Но прежде, чем завязалась драка, жена мясника начала оттаскивать мужа за руку.

— Ты, бык! — закричала она на идиш, — ты связываешься с итальянцем? Ты что, не знаешь, что они все носят ножи? Ну! — потянула она его назад.

— А мне плевать! — бушевал мясник, хоть и не делал явных попыток освободиться от жены. — А я? Что, у меня нет ножей?!

— Ты сошел с ума! — кричала жена. — Пусть ему горло перережут итальянские бандиты, а не ты! — И, удвоив усилия, она утащила мужа в лавку.

Оставшись один на поле боя, дворник, все еще крича и скрежеща зубами, поднял свою лопату и, кидая пылающие гневом взгляды вслед отступающим мальчикам, свирепо набросился на следы костра. Давид, наблюдавший за этой сценой с тротуара, решил, что ему лучше уйти, тем более, что у него в руках все еще был сверток с деревянной ложкой.