Едва волнение улеглось, я поторопился войти в самолет и занять место с таким расчетом, чтобы видеть побережье, уходя шее в сторону Колона. Закончив погрузку, летчик прорулил до конца взлетной полосы, опробовал мотор и двинул самолет с места, не делая, однако, попытки поднять его в воздух. В тот момент, когда мне уже начало казаться, что возможность взлета упущена, резкие толчки прекратились, мы плавно прошли над кустарником и взмыли над бухтой. Потом крыло с моей стороны ушло куда-то вниз, и я увидел постепенно уходящий в глубь материка Бокас–дель–Торо, обрамленный полукружием береговой полосы.
На одно мгновение я увидел все: и рынок, и выступающий из-под длинной крыши «Мирамара» джук, и маленький остров, возле которого рыбачил старик, и уходящую в морскую даль темнеющую синеву глубин. Большая черная лодка неподвижно стояла прямо перед пристанью, и сидевший на корме человек плескал веслом, а на носу трое других усиленно старались что-то сделать. Неожиданно я понял, что это лодка мистера Шеферда, на которой я собирался отправиться в Чирики, и что в это утро она должна была отплыть.
Описывая широкий круг, мы поднимались все выше. Лодка исчезла из виду. Теперь самолет летел так, что с моей стороны было видно только море. Вытянув шею, я смотрел вниз, в морскую даль, и видел бухту и скалу, похожую на быка.
Там. где зарождалась рябь, виднелась простирающаяся до горизонта широкая черная полоса, отороченная белым кружевом. У края потемневшего пространства шесть маленьких лодок, промышлявших черепах, подняв белые и острые, как крылья чайки, косые паруса, дружно и быстро двигались к берегу, оставляя за собой белый пенистый след.
Внезапно я словно ощутил удары и броски этих шести лодочек, и только рев моторов самолета возвратил меня к действительности.
Вернулся пассатный ветер! Он пришел из тех мест, где скрывался. Может быть, на день, а может быть, и на неделю, он задул во всю мощь, так же сильно, как в зимний день.
Чудесный, сильный и устойчивый морской бриз неожиданно появился вновь, чтобы обратить в бегство экваториальную штилевую полосу, зашелестеть кронами пальм и заставить большие лодки вспенивать воду лагуны и птицей лететь до самого Чирики.
Глава восьмая
ЯГУАРОВАЯ БУХТА
Я проснулся, сам не зная почему, не сознавая, где нахожусь, и подумал, что меня разбудил ветер. Высокая комната была во власти ветра — нетерпеливых порывов умирающего дневного бриза. Он метался по крыше и росшим вокруг пальмам, задыхался в щелях и окнах и врывался сквозь бревенчатый костяк высокой хижины.
В темноте я пытался зажечь свет — нашел ручной фонарь и включил его.
Первое, что я увидел, был лежавший на полу кусок скорлупы кокосового ореха. Медленно соображая, я вспомнил, что, когда ложился спать, скорлупы на полу не было. Пока я выяснял, откуда она появилась, еще один обломок скорлупы влетел через окно и упал на пол, а внизу послышался настойчивый голос, чуть более громкий, чем шелест ветра:
- Senor, es hora!
[86]Время! Oigame, senor! [87]И тут я понял, что это голос Чепе и что я проспал всю вторую половину дня, а сейчас уже близка ночь и нужно идти встречать черепашье стадо. Помахав фонариком в окно, я начал одеваться.
Я снова приехал на неделю на побережье Тортугеро, без всякой пользы болтался повсюду, бродил по берегу, ловил рыбу и собирал коллекции различных животных, ожидая, когда приплывет стадо черепах. Опять я приехал сюда слишком рано, и вместо стада здесь появилась только маленькая группа чересчур предусмотрительных самок. Veladores
[88]еще не выстроили свои ranchos [89]— небольшие, крытые пальмовыми листьями хижины, в которых они проводят промысловый сезон. Однако сегодня утром приземлился маленький самолет, совершающий еженедельные рейсы из Пуэрто–Лимона, и летчик сообщил, что в нескольких милях к югу плывет много черепах, и, может быть, стадо придет сюда нынешней ночью, но скорее всего завтрашней. Поэтому я вскочил с постели, словно меня облили ушатом холодной воды.В эту ночь я не обнаружил черепах. Если оценивать прошедшую ночь, исходя из моей основной научной задачи, можно считать, что я не достиг цели. Однако попытаюсь вспомнить события этой ночи во всех подробностях, насколько мне позволяют память и записные книжки, чтобы показать, как содержательна может быть неудачная ночь на побережье.