Наветренная дорога

— Он отправился пьянствовать, — ответил Чепе. — Это старик с двенадцатой мили. Он velador^[96]. Ему незачем velar^[97] по ночам до пятнадцатого числа, и он приехал сюда выпить guaro^[98]. Непонятно, откуда он берет деньги.

Я решил, что завтра найду этого человека, даже если придется идти за ним на двенадцатую милю. Вид у лошади был унылый, но лучше пользоваться такой лошадью, чем ходить пешком по десять — двадцать миль в темноте. Для глубоких песков Тортугеро больше подходят верблюды, но, так как их здесь нет, я решил не предаваться праздным размышлениям. Одержимый жаждой собственничества, я провел рукой по натертому, костлявому хребту белой лошади, и она удивленно посмотрела на меня.

Чепе нагнулся и, стоя попеременно то на одной, то на другой ноге, начал снимать ботинки. Связав шнурки, он отнес ботинки на край вырубки в кусты и повесил их на ветке. Затем засучил брюки и расстегнул накрахмаленную рубашку. Он стал пояснять мне, что ботинки не годятся для хождения по песку — они хороши для скал или, например, для того, чтобы произвести впечатление, скажем, в субботний вечер или в городе.

Мы намеревались пройти десять — пятнадцать миль. Песок был мягким и мелким, но состоял он из пемзы и вулканического стекла, и через несколько миль мои неприспособленные, тонкокожие ступни ног были бы истерты. У Чепе же были ноги горного индейца, покрытые огрубевшей кожей, с крепкими искривленными пальцами. Большие пальцы отгибались в сторону на сорок пять градусов из-за постоянного ношения открытых сандалий, а также потому, что при верховой езде в стремена продеваются только большие пальцы ног. Теперь, когда ботинки были сняты, я больше не беспокоился о ногах Чепе. Я ему только завидовал.

— Ну как, пойдем? — спросил он.

Мы направились по едва заметной боковой тропинке, протоптанной в высокой, по пояс человеку, траве, и вышли на берег. В то время как я приноравливался к правильному шагу и ритму хождения по песку, Чепе начал разговор — ему нужно было облегчить собственную душу. Я даже не представлял, насколько сильно он ощущал себя здесь чужаком и как не по душе ему эти места. Он не видел ничего хорошего ни в индейцах москито, ни в неграх, ни в Тортугеро и Пуэрто-Лимоне.

— Все, что здесь, — плохо! — сказал он. — А вот на родине, там все по-другому. Здесь они играют на гитарах, вместо того чтобы ударять по ним. И это здесь называют весельем!

— Ho мне кажется, что там, в хижине, индейцы москито веселились.

— Ho не так, как в Окотале. Здесь все плохо, а в Пуэрто-Лимоне еще хуже. Здешний народ живет неправильной жизнью.

— У вас тоска по родине. Здесь вовсе не так уже плохо. Мне здесь нравится. И мне по душе индейцы москито.

— Для гринго все выглядит иначе. А знаете ли вы, как здесь трудно достать кукурузную лепешку!

— Правда… — сказал я. — И мне это очень досадно.

— А дома сколько хочешь кукурузных лепешек. У нас их хорошо пекут мама и сестра Анхела, и лепешек всегда вдосталь. И сыра, и творога, и растительного масла. А здесь только пшеничная мука и кокосовый жир, а они вредны для здоровья.

— Я вижу, что вас мучает тоска по родине, — сказал я. — А насчет кукурузных лепешек вы правы. Почему же вы не возвращаетесь домой?

— Я собираюсь. Но здесь можно заработать. Вернусь домой, как только накоплю деньжат.

Несмотря на постепенно увеличивающуюся темноту, я увидел разбросанную на песке белую округлую скорлупу яиц. Я поднял скорлупку, она была совсем свежей и походила на кусочек кожи. Осмотревшись кругом, я не обнаружил в песке ямы, которую мог вырыть в поисках гнезда похититель яиц.

— Они только что вылупились, — сказал Чепе и стал искать маленьких черепах.

Сезон был явно неподходящим, и только в гнезде биссы мог вылупиться молодняк. Я встал на колени, ощупал песок в кем-то потревоженном гнезде и обнаружил небольшую воронку. Засунув в нее руку по самое запястье, я натолкнулся на маленькое живое тело и схватил его. Оно царапалось и слабо извивалось, потом вынырнуло из песка и ринулось вверх по моей руке к плечу, затем через ухо взобралось прямо на темя. Я взмахнул рукой — оно прыгнуло на темный край травы и исчезло прежде, чем я успел на него взглянуть. Изумленный Чепе тихо что-то произнес.

— Que fue?^[99] — спросил он.

— He знаю, — ответил я. — Если это черепаха, то такой проворной я еще не встречал. Попробую еще!

Я достал фонарь, прицепил батарею к поясу, а лампу к голове. При свете фонаря мы дружно принялись рыть, осторожно отбрасывая пригоршни песка. Вдруг Чепе что-то нащупал и быстро отдернул руку. Покуда мы отгребали песок, какой-то предмет принял очертания, и мы увидели высунувшуюся из яичной скорлупы большую зеленую голову с ярко-черными глазами.

— Змея! — вскрикнул Чепе и одним рывком отпрянул на четыре фута в сторону.