Навои

— Господин, — улыбаясь, сказал он, — наш город отличается тем, что здесь можно увидеть в один день, все четыре времени года.

— Верно, — кивнул головой Навои, — в вашем городе день тянется, словно год.

Ответ Навои вызвал общий смех. Задремавший было поэт проснулся и, протирая глаза, испуганно спросил:

— Что такое? Что случилось?

Под вечер Навои воротился домой. Во дворе его встретил Шейх Бахлул и сообщил, что из Герата приехал гость.

— Кто такой? По какому делу? — живо спросил Навои.

Шейх Бахлул тихо ответил:

— Один из поваров его величества. Абд-ас-Самад. Теперь у нас на кухне закипит работа.

Навои пожал плечами и, сдвинув брови, шепнул Бахлулу:

— Видимо, мало собак, чтобы следить за каждым моим шагом.

Бахлул, усмехаясь, сказал: — Привез, как всегда, подарки и поклоны. Из дома вышел Абд-ас-Самад. Увидев Навои, он развалистой походкой подбежал к нему и, приложив жирные мягкие руки к груди, поклонился. На его пухлом, словно намазанном маслом лице блуждала смущенная улыбка. Навои с легкой насмешкой о голосе сказал:

— Вы приехали послужить нам на чужбине? Спасибо! — и ушел в комнаты.

Дед Абд-ас-Самада во времена Шахруха Мирзы был палачом: мастерски сносил головы и вешал, рубил руки и ноги. Особенно ловко он умел сдирать с человека кожу и набивать ее соломой. Абд-ас-Самад еще ребенком слышал много раз об этом от отца, сторожа тюрьмы при Мирзе-Абу-Саиде. Однажды ночью отца Абд-ас-Самада нашли возле тюрьмы залитого кровью. Его убили бежавшие из тюрьмы заключенные. Абд-ас-Самаду исполнилось тогда десять лет. Это был трусливый, хитрый и скрытный мальчик. Вскоре мать его снова вышла замуж. Отчим невзлюбил Абд-ас-Самада. Мальчик почти не жил дома. Каждое утро на рассвете он выбегал на улицу, весь день рыскал по базарам и только в сумерки возвращался домой. Чтобы не мозолить глаза отчиму, он забивался спать куда-нибудь в угол.

Целыми днями он вертелся, как муха, около харчевен и в конце концов попал в ученики к торговцу говяжьими вареными головами. До пятнадцати лет он рубил дрова, разводил огонь, чистил очаг, ел вдоволь дешевого супа из коровьих голов, глодал кости, тщательно высасывая мозг, и очень растолстел. Теперь уже он и не думал ни о каком ремесле, кроме поварского. Однажды, поссорившись из-за пустяков со своим хозяином, Абд-ас-Самад ушел от него и поступил в харчевню, где готовились более тонкие блюда. Прошло несколько лет, и не осталось хорошего кушанья, которого Абд-ас-Самад не сумел бы состряпать. Его пригласили поваром во дворец. Здесь перед ним открылась закулисная жизнь придворной знати. Под внешним блеском, ослепительной роскошью и пышностью он увидел грязный разврат, интриги и склоки. Завеса утонченности, изысканного обращения и всевозможных церемоний прикрывала окровавленные кинжалы, обман, предательство. В этом кругу Абд-ас-Самад почувствовал себя как рыба в воде.

Когда Маджд-ад-дин достиг вершины власти, он начал устраивать у себя во дворце торжественные приемы. Абд-ас-Самад сумел показать свое искусство во всем блеске и заслужил внимание Маджд-ад-дина. Проводив гостей, опьяневший везир собирал обычно больших и малых слуг, приближенных и нукеров и несколько минут болтал с ними, разрешая допить и доесть остатки. Абд-ас-Самад втерся к нему в доверие, как кошка в дом.

Однажды после приема, случайно оказавшись наедине с везиром, Абд-ас-Самад намеком заговорил о тайных делах, происходивших во дворце и гареме. Заинтересованный Маджд-ад-дин ловко выведал у него несколько тайн. Между везиром и внуком палача установилась тесная связь.

И вот теперь, получив тысячу динаров и заручившись обещанием получить еще пять тысяч, Абд-ас-Самад по тайному поручению Маджд-ад-дина приехал в Астрабад.

Однако свершить преступный замысел, казавшийся столь легким в Герате, здесь представлялось почти невозможным. Все слуги Навои, кроме Хайдара, обращались с новым поваром дружески, но по выражению глаз, по каким-то едва уловимым намекам Абд-ас-Самад чувствовал их затаенную враждебность и подозрительность, и если все следили за ним в два глаза, то Шейх Бахлул — в четыре. Абд-ас-Самад решил спрятать на время отравленное острие преступления в ножны коварства. Чтобы ни у кого не оставалось и тени сомнений в его добропорядочности, он прикрыл свое жирное, маслянистое лицо маской чистосердечия и простодушия.

Так прошло два месяца. Недоверие к Абд-ас-Самаду значительно ослабло. Даже Шейх Бахлул, всячески скрывавший от Абд-ас-Самада письма, приходившие на имя Навоя, стал последнее время менее подозрительным.

На третьи месяц Абд-ас-Самад получил из Герата тайное безыменное письмо. В письме его упрекали в предательстве и приказывали, если он хочет сохранить жизнь, немедленно выполнить поручение. Змея злодеяния вновь зашевелилась в груди Абд-ас-Самада и выпустила жало.

II