Навои

Султанмурад махнул рукой—«будь что будет!» — и промолчал. Зейн-ад-дин заговорил о том, что Султанмурада обвиняют в распространении вредных мыслей, Шихаб-ад-дин собрав вокруг себя таких же, как он, полуграмотных недоучек, всюду сеет клевету. Если Султанмурад сегодня или завтра не преградит путь своим врагам, он может попасть в беду.

Султанмурада вдруг прорвало. Небылицы, распространяемые его врагами, жалили его сердце, как змеи.

— Клевета! — вскричал он.

— Пусть эти люди называют подлинные жемчужины науки и философии «возмутительными» мыслями! Я преподаю не только богословские науки, я просвещаю сердца студентов логикой, математикой, астрономией, философией и другими светочами человеческого разума. О, если б познать эти предметы было так же легко, как читать коран. Читать тысячи книг, исследовать, сопоставлять мысли разных ученых, поправлять их ошибки и недосмотры — достаточно трудное дело. Но я люблю науку и все стерплю. Если не заниматься этим, зачем тогда нужны медресе? К тому же я преподаю в медресе господина Навои, получаю жалованье из средств его вакфа. Сам господин Навои указал мне, в каких пределах проходить со студентами те или иные науки.

— Твоя вина в том, — сказал Зейн-ад-дин, ударив себя рукой по колену, — что ты работаешь по плану, установленному Навои, посвящаешь ему свои произведения. При каждом удобном случае ты выдвигаешь идеи Навои, держишь его сторону. На шахматной доске политики Шихаб-ад-дин — простая пешка. Но за ним стоят сильные фигуры, беспощадные, как рок.

Арсланкул, слушавший своих друзей с широко раскрытыми глазами, неуверенно заговорил:

— Ушел Навои, и ушло из Герата благоденствие. Ни крестьяне, ни ремесленники не знают спокойной жизни. Пока Навои не придет и не возьмет дело в свои руки, у народа при теперешних правителях не будет ни хлеба вдоволь, ни надежной защиты.

Зейн-ад-дин и Султанмурад с улыбкой переглянулись, подтверждая слова Арсланкула. Зейн-ад-дтн сказал, что при дворе среди везиров интриги против Навои умножаются с каждым днем, и выразил сомнение в возможность скорого возвращения поэта. Арсланкул со вздохом поднялся и вышел. Султанмурад долго сидел молча. Наконец он обратился к другу и спросил, что он советует делать.

— Пойди к Маджд-ад-дину, расскажи ему о тех обвинениях, которые на тебя возводятся. Не откладывай, обратись к нему сегодня же, — убеждал Зейн-ад-дин товарища.

— Жаловаться волку на несправедливость! Клянусь аллахом, не понимаю, какой в этом смысл!

— Пусть Маджд-ад-дин узнает, что, как бы искусно он ни скрывал свои проделки, его гнусные дела не останутся тайной. Каждое слово, сказанное тобой о Шихаб-ад-дине, бьет и самого Маджд-ад-дина.

Султанмурад после некоторого колебания согласился с Зейн-ад-дином и решил, не откладывая, вечером отправиться к Маджд-ад-дину.

Арсланкул принес на большом блюде манты, приправленные кислым молоком и перцем. Потом снял с полки два больших глиняных кувшина и налил в маленькие изящные пиалы прозрачного красного вина, «чтобы разогнать тоску». Султанмурад поднес пиалу к губам, но вдруг, подняв голову, продекламировал:

Мой обычай быть веселым, пить вино и песни петь;
Вера — не иметь неверья, но и веры не иметь.
Я спросил судьбу-невесту: «Что ты хочешь от меня?»
Отвечала: «Подари мне сердце, полное огня»

Стихи очень понравились Арсланкулу. — Хорошо сказано о вине, — проговорил он с волнением в голосе.

Все трое опорожнили пиалы и принялись за еду. Вино было крепкое. У Султанмурада, который обычно мало пил, от одной пиалы разгорелись щеки и засверкали глаза. Так как он должен был отправиться к везиру, его не уговаривали пить больше. Зейн-ад-дин и Арсланкул выпили еще по две пиалы. Султанмурад читал рубай Хайяма и с большим красноречием разъяснял их смысл. Он привел много арабских, персидских, тюркских стихотворений о вине. Зейн-ад-дин рассказывал интересные анекдоты. Особенно насмешил всех рассказ про мударриса Фасых-ад-дина.

Однажды вечером старый мударрис Фасых-ад-дин устроил пирушку с несколькими юношами. Все были веселы; звучала музыка, пели песни. Когда пирушка была в самом разгаре, оказалось, что вина больше нет. Была полночь, достать откуда-нибудь вино, не расстроив пирушки, было невозможно. Собравшиеся решили процедить гущу, осевшую на дне бутылей. Фасых-ад-дин, который был сильно навеселе, взял в горсть свою белоснежную бороду и сказал юношам: «Уже сколько лет я каждый день подолгу мою мылом и расчесываю эту бороду. Если она сегодня не пригодится, её лучше вырвать и бросить, как сорную траву. Ну-ка, молодцы, поставьте на пол посудину и цедите винную гущу через мою бороду».

Присутствующие с веселыми криками — процедили вино сквозь белоснежную бороду мударриса.