Навстречу Нике

Вглядываюсь в циферблат наручных часов – начало пятого. Сейчас здесь светает в шестом часу. Таблетка, видимо, подействовала. Сердце не болит. Что толку возвращаться в постель? Ненароком разбужу своих девочек. Мама твоя для меня – тоже девочка. Тридцати семи лет. Очень ранимая, отважная. Не побоялась выйти за меня замуж. Обожаю. Особенно когда в свободную минуту поёт тебе песенки… Только всё меньше остается у неё свободного времени. В Москве каждое утро в семь тридцать уходит на работу. Дома больной муж, крохотный ребенок… Марина не ропщет. Она – настоящая, а это – большая редкость.

Будешь читать эти строки, поймёшь, о чём думал, что чувствовал твой отец, когда, тяжело поднявшись с земли, брёл в темноте среди сосен к спящему морю.

Всё, что я больше всего люблю – ты, мама Марина, сосны и, наконец, море – всё это собралось здесь вместе. Словно для прощанья. Большинство людей уходит из жизни при совсем других, ужасающих обстоятельствах. Порой не на чем остановить последний взгляд, кроме дула автомата или равнодушных глаз неудачливого реаниматора…

Видишь, какой я нытик.

Хоть мне и повезло, всё же чувствую особую горечь: слишком поздно всё это далось, слишком поздно. И ненадолго.

…Осторожно схожу по лесенке без перил. И вот я на пляже. В темноте смутно белеют аккуратно расставленные во всю его длину лежаки под зонтиками. Ногу уже сводит судорога. Нахожу в себе силы доковылять до самой воды, плюхаюсь на край лежака. И только теперь замечаю – три лежака поодаль заняты. На них спят какие–то парни в спортивных костюмах, кроссовках со стоптанными подошвами.

Пока сижу, давая роздых ногам, соображаю, что не взял с собой плавки.

Кроме спящих подозрительных бродяг никого вокруг нет. Раздеваюсь догола. Отдаю себя тёплому объятию Средиземного моря. Не взбаламученная купальщиками утренняя вода настолько прозрачна, что даже сейчас, когда ещё не взошло солнце, даже с моим слабым зрением видны зеленовато–белые камешки на дне, промелькнувшая стайка рыбёшек.

Работая руками и ногами, вздымая фонтаны брызг, уплываю от берега, порой оглядываюсь, и всё больше и больше во всей красе открывается волнистая линия гор, разгорающийся над ними розовый ореол.

Как краток путь от отчаяния к радости! Сейчас мне лет семнадцать. И ноги не болят, и глаза видят всё самое главное: показавшийся из–за гор краешек солнца, ослепительно засверкавшую гладь моря.

Далеко впереди, куда–то на юг, в сторону Египта, плывёт большая двухмачтовая яхта. Мне не завидно. Мне и так хорошо, лучше не бывает на этой, покрытой морями и океанами планете!

Глаза щиплет от солёной воды, в горле першит от соли. Ничего! В столовой на шведском столе будет, как обычно, возвышаться среди прочей снеди гора арбузных ломтей!

Солнце уже поднялось. Пора возвращаться. Но вместо того, чтобы повернуть к берегу, переворачиваюсь на спину и, снова вздымая фонтаны брызг, плыву на восток, навстречу солнцу.

14

…Выхожу на сушу, стоя у лежака, вытираюсь футболкой, натягиваю липнущие к мокрому телу трусы, ту же футболку. Чувствую, что за мной наблюдают.

Трое бродяг проснулись, приподнимаются на своих пластиковых ложах, закуривают, передавая друг другу зажигалку. Один из них, щупловатый, призывно машет рукой.

Подхожу.

— Мы видим, как ваша дочь и внучка ходят в сарай кормить лошадь Муслюм и кроликов. Вы, извините, из России?

— Из Москвы. Только это не внучка, а моя дочь!

— О–о–о! – уважительно восклицают все трое, щуплый протягивает мне пачку сигарет, зажигалку.

Отказываюсь. Говорю, что курил 51 год. Недавно бросил.

— О! – ещё уважительней восклицают они.

И тут начинается то, чего ты, наверное, никогда не поймёшь до конца. И никакой иностранец тоже не поймёт. Все три парня, оказывается, уехали из распавшегося Советского Союза. Узкоглазый – чеченец Исмаил, двое других – Саид и Нури из Джиликульского района Таджикистана.

Поражённый встречей здесь, на берегу Средиземного моря, говорю, что в свое время изъездил, исходил эти места вдоль и поперёк, много раз жил в заповеднике «Тигровая балка». И в Чечне тоже бывал.

Вдруг в этих разбойного вида парнях проступают дети. Смотрят на меня, как сироты, нашедшие отца родного.

…Двое таджиков моют посуду, чистят овощи, выполняют другую грязную работу в ресторане. Чеченец одновременно продавец и сторож в магазинчике сувениров. Все трое ютятся на нарах в каком–то душном подвале. Потому и предпочитают ночевать здесь, на пляже.

У Саида и Нури хоть остались на родине престарелые родители, братья и сёстры, а у чеченца Исмаила вообще никого, вся семья погибла под развалинами дома в селении Шали во время налёта российских бомбардировщиков.

Я готов от стыда провалиться сквозь землю. За то, что у меня есть где спать, за то, что сейчас пойду завтракать на веранду в столовую, где меня ждут жена и дочь, за то, что скоро улечу в Москву и окажусь в родном доме.

— Слышали, что вчера было в Москве? – спрашивает Исмаил. – У нас есть приёмник.

— Опять кого–нибудь убили киллеры?

— Крах. По радио говорят – крах. Россия больше не может платить долги.