Навстречу рассвету

Вот тогда-то и зажглось во мне желание своими глазами увидеть загадочную «глаголь», добраться до рыбачьего «способа». Вечером пошел к дежурной по гостинице, и она посоветовала съездить на заездок в Озерпах. Это меня вполне устраивало, ибо на карте поселок Озерпах значился как раз там, где Амур выходит в гигантский Амурский лиман, отделяющий от материка остров Сахалин.

На другой день пришлось вставать пораньше. В Москве куранты еще только били полночь, когда озерпахский автобус взял старт в Николаевске и помчался навстречу рассвету. Пока тянулись городские окраины, я дремал, сидя у окошка. Но потом забыл и о московском вечере, и о николаевском раннем утре: автобус бежал по склону сопки, медленно разворачивая синий неровный горизонт за сверкающим зеркалом Амура.

— Красиво у вас, — сказал я соседке по креслу, досматривавшей свои утренние сны.

— Что? — встрепенулась она. Огляделась и сказала спокойно: — Это что, вот за Каменкой будет!..

За деревней Каменкой автобус сбежал с сопки и загудел вдоль кромки берега. Я боялся мигнуть, глядел и не верил, что все это — далекий край Азии, суровое место, где людям, живущим тут, выплачивают «северные». Темные скалистые мысы лежали на зеркале реки длинными причалами. Березки белыми толпами сбегали с круч. Сосны висели на кромках скал, обхватив камни толстыми корневищами. Дубы топорщили сухожилья ветвей, тянули их к узкой ленте дороги. Из лесной чащи, из ровной, как в блюдечке, поверхности воды выглядывали коряжины таких немыслимых форм, что московские любители так называемых «природных скульптур» иссохли бы тут от сожаления, что нельзя все эти громоздкие «причуды природы» перетащить в свои домашние коллекции.

Затем показался на берегу ряд сказочно раскрашенных домиков — база воскресного отдыха рабочих Николаевского судоремонтного завода, мелькнуло последний раз гигантское зеркало Амура и исчезло. Автобус нырнул в лесную чащу, устланную брусничным ковром, утыканную кустами шиповника с ягодами величиной с голубиное яйцо. Сквозь бензиновый чад пробились в салон влажные лесные настои. Березняки сменялись ольшаниками, осинниками, ельниками, такими густыми и запутанными, какие мне приходилось видеть лишь в иллюстрациях к некоторым русским сказкам.

Долго ли коротко ли ехали мы, только с какой-то высоты вдруг мелькнуло в прогалину светлым горизонтом, по которому, по самой кромке, зазмеилась темная полоска далекого берега.

— Сахалин, — сказала моя соседка.

— Неужели?! — изумился я и приподнялся, уставясь вдаль. — Товарищи, это же Сахалин!..

Товарищи молчали. Из всей богатейшей гаммы эмоций, присущей человеку, я разглядел на их лицах только недоумение. И я осекся со своим восторгом, догадался, что выгляжу по меньшей мере простаком, который, попав в Москву, закричал бы москвичам: «Гляди, это же Москва!»

А сахалинский берег все полз по горизонту тонюсеньким червячком, то выгибая спину, то совсем пропадая в белесой дали.

Озерпах — это большой поселок с самым крупным на всем Нижнем Амуре рыбокомбинатом. Населения в нем — чуть больше тысячи. Но мне он показался прямо-таки перенаселенным. По улицам толпами ходили девушки и парни в ставших уже традиционными зеленых куртках студенческих трудовых семестров.

Эту загадку разъяснил мне главный инженер комбината, к которому я заявился со своими расспросами. Но разъяснил не сразу. Сначала он повел меня по комбинату. Показал помост на сваях, называемый плотом, на который с плашкоутов и кунгасов выгружается производительница знаменитой красной икры — рыба кета.

С плота — прямая дорога в цех обработки. Здесь рыбу режут и моют, перед тем как отправить в посольный цех. Затем будущий деликатес попадает на пятнадцать суток в циркулирующий солевой раствор, охлажденный до самых низких температур. А икра приготавливается сразу после того, как извлекается из чрева рыбы. Уже через двадцать минут она доводится до известной покупателям кондиции.

Главный инженер провел меня через музейную тишину цехов — обработки, посола, икорного, уборочного, — показал три линии алюминиевых ванн, холодильник. Когда дошли до штабелей пустых бочек, я спросил:

— А где же рыба?

— А рыбы нету, — простодушно ответил он. — Ждем рыбу. Все, как видите, наготове. Сезонники приехали, тоже маются, слоняются по поселку. Ну, ничего, вот-вот рыба пойдет, тогда ни дня ни ночи ни у кого не будет.

— А если не пойдет рыба?

— Пойдет, — без особой, впрочем, уверенности ответил он. — Гонцы уже прошли.

Я отнес это его колебание к извечному суеверию всех, кто имеет дело с природой: вроде бы все известно, а кто его знает… Так самый современный капитан не любит называть точный час прихода в порт; так самый удачливый охотник не станет хвалиться неубитым медведем…

И тут я понял удивившее меня вчера сообщение газеты. На первой полосе крупным шрифтом сообщалось, что колхоз «Ленинец» добыл… четыре рыбины. Вчера я подумал, что тут какая-то ошибка. Но эти четыре рыбины были не простые, а поистине золотые. Они — гонцы, вестники следом идущих стад.