Навстречу рассвету

Поговорить нам не удалось. Открылся Николаевск, и капитан ушел на свой «боевой пост», то есть на мостик: на всех морях и реках швартовка в порту назначения — прерогатива и долг капитанов.

Отшумела суета причаливания и высадки. Пассажиры как-то неожиданно быстро разошлись, разъехались, исчезли, и затих теплоход, опустела площадь перед дебаркадером. И снова стало слышно, как шумит ветер.

Немного обеспокоенный тем, что капитан так и не сказал своего окончательного «да» насчет ночевки на теплоходе, я все же отправился смотреть город.

Страшная ночь бесновалась над Николаевском. Чернильное небо, казалось, совсем придавило землю. Деревья бились о мокрые крыши со смаком банных веников. Деревья заламывали ветви, не в силах противостоять ветру. Тусклые блики метались по черным, словно залитым нефтью, тротуарам. И посреди всего этого, вернее, над всем этим стоял на пьедестале уверенный Невельской с непокрытой головой, смотрел куда-то за Амур. Что он там видел? Наверное, будущее, которое, особенно с пьедестала, всегда кажется солнечным, какая бы непогода ни билась в настоящем.

Я вернулся на теплоход к капитану и взмолился:

— Так пустите же переночевать. Все равно ведь стоите.

Капитан был добрый. Капитаны всегда бывают добрыми после того, как отдан якорь в порту назначения…

Утром меня разбудил шум самолета. «Какой может быть самолет в такую погоду?!» — подумал я сквозь сон, не имея никакого желания вылезать из-под одеяла. Но уже не мог уснуть. Поднялся, опустил жалюзи на окне и увидел синее небо в редких лохмотьях туч, ослепительно зеленые под солнцем крутые склоны сопок на том берегу Амура.

Через полчаса я был уже в городе. Вдоль улиц вместо традиционных для всех городов лип и тополей стояли сплошные стены белоствольных берез, а вместо декоративных кустарников на обочинах дорог рос шиповник. По улицам бегали чистенькие автобусы. На перекрестках высились над домами длинноногие маяки, вглядывались стеклянными глазами в амурские дали.

В городском парке над обрывом шеренги пионеров декламировали что-то торжественное, обращаясь к памятнику павшим за Советскую власть. Неподалеку стоял гранитный конус обелиска, поставленного в честь Невельского еще в 1915 году. На нем когда-то красовалась надпись: «Волею государя императора Николая I здесь поднят флаг державы Российской и основан город Николаевск-на-Амуре».

Вот так бывало: памятник Невельскому, а восхвалял царя. Меня это не удивляло. Еще дома, в своей родной Костроме, насмотрелся я в музеях на фотографии и макеты дореволюционного памятника Ивану Сусанину, на котором на самом верху пьедестала был бюст первого Романова. Так что, когда после революции народ рушил памятники, прославлявшие царей, это прежде всего было восстановлением исторической справедливости. Но, как нередко случается в больших и азартных делах, кое-кто из тех, кто рушил эти памятники, перестарался. С памятника Невельскому, в частности, были сбиты все надписи, и в том числе та, что посвящалась Невельскому. Потом опомнились и установили на гранитном обелиске большую доску с надписью: «Адмиралу Геннадию Ивановичу Невельскому, впервые поднявшему 1 августа 1850 года русский флаг в устье Амура и основавшему город Николаевск». Случилось это ровно через сто лет после основания города. Вот так не скоро история окончательно расставила точки.

Сейчас именем Невельского названы город и гора на Сахалине, пролив, отделяющий остров от материка, поселок в устье Уссури…

Днем снова небо затянуло неровной серой пеленой и пошел мелкий дождик, затушевал сопки на другой стороне Амура. Пришлось прервать прогулку по городу и отправиться в музей.

Чем отличаются музеи Дальневосточья от всех других, где мне приходилось бывать, так это обилием медведей, тигров, лосей, кабанов, всяких прочих зверей и птиц. Музей Николаевска не был исключением. Но медведь — он везде одинаков, что в Хабаровске, что в Николаевске. И я прямиком пошел туда, где стены были увешаны стендами, картинами, старыми фотографиями, листами рисованого и машинописного текста. И первое, что прочел, была цитата А. П. Чехова: «Близость каторги и самый вид заброшенного, вымирающего города отнимает охоту любоваться пейзажем… Половина домов покинута своими хозяевами, полуразрушена, и темные окна без рам глядят на вас, как глазные впадины черепа…»

— Не понимаю, почему ему город не поправился?

Обернувшись, я увидел рядом скромно одетую женщину. Нетрудно было понять, что она местная жительница, одна из тех патриоток, которые есть в каждом российском городе и городке и для Которых неприемлемо любое горькое слово о предмете их любви. Даже если это слово — правда.

Внимание мое привлек не совсем обычный посетитель. Он походил на заботливого деда, ненадолго выбежавшего в магазин за гостинцами для внучат, но заглянувшего в музей и задержавшегося здесь. Он был в телогрейке, сапогах, с хозяйственной сумкой в руке. Человек внимательно рассматривал фотографии через круглые стариковские очки, топорщил маленькие усики и поминутно ахал и вздыхал.

— Знакомых ищете? — спросил я его.