Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией

Стремительное отступление китайцев смягчило эти страхи. Но в последующие годы Китай явился источником иного рода тревог. Как и на западном побережье Северной Америки, в последние годы XIX в. наплыв в Восточную Сибирь манзов,как здесь было принято называть китайских мигрантов, не приветствовался местным русским населением [172]. Газеты во Владивостоке начали требовать от властей «облегчить борьбу русского рабочего с противодействующими ему влияниями наплыва в край китайцев и при конкуренции в области ручного труда» ^{1101}.

Генерал Куропаткин был не единственным, кто озвучил тревогу в связи с «наплывом желтой расы». «Русская мысль» в феврале 1897 г. жаловалась, что в этом случае «Сибирь сделалась бы вполне нерусскою», и убеждала: «…мы должны охранять каждую десятину в Сибири для русских» ^{1102}. В свою очередь, «Сибирский вестник» отмечал годом ранее: «…на восточных наших окраинах китайцы являются в той же роли, со всеми ее последствиями, в какой на западных окраинах являются евреи» ^{1103}. Иногда русские газеты даже перепечатывали западные диатрибы, направленные против иммигрантов ^{1104}. [173]И все же, если вспомнить желчность «San Francisco Examiner» Уильяма Рэндольфа Херста, надо признать, что русская пресса гораздо меньше паниковала из-за манзов во Владивостоке и Хабаровске, чем североамериканские газеты по поводу меняющегося этнического состава Калифорнии и Британской Колумбии.

Боксерское восстание естественным образом усиливало тревогу из-за неспокойной восточной империи, особенно среди писателей и художников. Радикальный литературный критик Николай Михайловский, например, был убежден, что исполнялись самые зловещие предсказания Владимира Соловьева: «Мы сейчас увидим, что литература мрачных ожиданий военного или мирного, но во всяком случае грозного для Европы монгольского потока далеко не исчерпывается тремя писателями…» ^{1105}

Знаменитый баталист Василий Верещагин был также обеспокоен Боксерским восстанием ^{1106}. Летом 1900 г. он опубликовал пространную серию статей о недавнем путешествии по Дальнему Востоку, в которой звучал испуг, удивительно напоминающий страхи Куропаткина. Возможно, Восток оказал схожее воздействие на воображение Верещагина, потому что у него с Куропаткиным было общее прошлое. Оба сделали свои карьеры во время войн в Средней Азии в 1870-е и 1880-е гг. и дружили впоследствии ^{1107}. В представлении общества имена обоих были крепко связаны с Туркестаном. Если Куропаткин был летописцем завоевания, Верещагин был признанным художником той кампании.

Если и могло показаться, что ранние картины Верещагина прославляли сражения в Средней Азии, то теперь он недвусмысленно выражал свое отрицательное отношение к завоеванию Востока [174]. В одной из статей он вспоминал, что в свое время выступал против захвата долины Или ^{1108}. Художник также резко возражал против аннексии любых земель в Маньчжурии и Синцзяне в трудную для Цинов пору. Верещагин предупреждал, что такая аннексия сулит России «массу очень тяжелых обязанностей, потому что как ни велика, ни могущественна Россия, но и она может надсадиться над миссией вести, усмирять и цивилизовать несколько десятков миллионов народа чужой расы и тем надолго отвлекать все силы и заботы государства на этих малоинтересных сограждан». Он заключал: «Чем меньше у нас будет населения с мужскими косами, тем лучше» ^{1109}.

Как и военному министру, Василию Верещагину не давала покоя демография. Его часто тревожило огромное неравенство белой расы и «600 миллионов желтолицых и узкоглазых» азиатов ^{1110}. Верещагин полагал, что победить такого многочисленного противника невозможно:

Напрасно думают, что нанесут ущерб этому государству, если убьют у него 20-50-100 000 народа — это буквально капля в море, и если будут у них пушки и ружья, они, при своем философском воззрении на жизнь и смерть, будут лезть и лезть на наши штыки, лезть сотнями тысяч, миллионами! ^{1111}