Предлагаемый эксперимент вызывает возражения не потому, что он слишком смешон и его нельзя принять всерьез, и не потому, что он недостаточно жесток для должного воздействия на толпу, но просто потому, что он неосуществим. Экспериментатору, человеку, недоступно сознание мыши. Однако именно такими бесполезными глупостями занимаются во всех лабораториях. Последователи Дарвина об этом не думали. По их понятию, исследовать — значит подражать Природе, совершая грубые, бессмысленные жестокости, и наблюдать их действие с парализующим волю фатализмом, запрещающим делать малейшее усилие и действовать умом, а не руками и ножами. Они-то и установили гнусную традицию, которая считает предателем науки всякого, кто не решается на жестокость, подобную жестокости Отбора Силой Обстоятельств. Эксперимент Вейсмана с мышами был совершенно шуточкой по сравнению с гнусностями других дарвинистов, пытавшихся доказать, что нанесенные увечья не наследуются. Без сомнения, худшие из этих экспериментов вообще были не экспериментами, а жестокостями, совершаемыми жестокими людьми, которых к лаборатории привлекала только надежда найти в ней дозволенный законом и модным суеверием приют для любителей смертных мук и пыток. Однако нет причин подозревать Вейсмана в садизме. Отрезать хвосты нескольким поколениям мышей — право же, в этом нет того сладострастного наслаждения, какое могло бы соблазнить Нерона{70} от науки. Это просто доказательство слепоты, по крайней мере на один глаз; другой же глаз, гуманный и разумный, выбил Вейсману Дарвин. Он же выбил глаза и парализовал волю многих других. С тех пор как он объявил Отбор Силой Обстоятельств создателем и правителем вселенной, научный мир превратился в подлинную цитадель глупости и жестокости. Как ни страшен был племенной бог евреев, никто не проходил мимо самых жалких и гадких его святилищ с таким содроганием, с каким мы теперь проходим мимо физиологической лаборатории. Если мы боялись священнослужителя и не верили ему, мы, во всяком случае, могли спастись от него в собственном доме. Но как спастись от современного хирурга-дарвиниста, которого мы боимся в десять раз больше и которому доверяем в десять раз меньше? В его-то руки все мы от времени до времени попадаем и ничего поделать не можем. Как бы низко ни пала религия, она по крайней мере на словах провозглашала, что пред судилищем общего Отца нашего все мы братья, все мы равны и каждый из нас несет в себе частицу других. Дарвинизм провозгласил, что все отношения людей сводятся к соревнованию и соперничеству в борьбе за выживание и что всякое проявление милосердия и товарищества — всего лишь вредная и никчемная попытка ослабить ожесточенность схватки и помешать усилиям природы, устраняющей неполноценных особей. Но даже в обществах социалистов, стремившихся единственно к вытеснению закона конкуренции законом братства и к следованию по пути дальновидной мудрости вместо неудержимого падения по наклонной плоскости, — даже в таких обществах меня явно считали святотатцем и сентиментальным невеждой, поскольку я никогда не скрывал ни своего интеллектуального презрения к ограниченной примитивности и поверхностной логике повсеместно проповедуемой неодарвинистской доктрины, ни природного отвращения к ее отвратительной бесчеловечности.
