Назад в будущее

Сам по себе вид Староместской площади еще мог бы возбудить сомнения. Дома, стоящие на ней, выглядели так же несуразно, как и те, что он видел до сих пор; пожалуй, они были еще более перегружены эркерами, портиками, башенками, пестрой росписью и разнообразными украшениями; посредине не стоял знакомый марианский столп (какие ставят в честь избавления от чумы), но зато на северной стороне площади подымались какие-то строительные леса, а в них большой кол с приделанным к нему железным кругом и свисавшим с него пестрым разодранным штандартом; обе башни Тынского храма хотя и смотрели на площадь, возвышаясь над загораживающими их домами, но выглядели скорее как два могучих столпа, потому что у них отсутствовали верхние части и не было крыши. Но на другой стороне площади поднималась башня ратуши – хотя и с немного иным окончанием – уже в полном своем великолепии и часовня с эркерами. Ратуша имела, разумеется, совсем иной вид, и вместо отсутствующей новой части с галереей до самого переулочка стояли еще четыре дома – из них один, известный ныне под названием Креновский; под ратушей и под этими соседними домами тянулись аркады, в которых виднелись будки и подвальчики каких-то лавок. Но в главных чертах положение, размеры, размещение и соотношение улиц, стекающихся к площади, так полно и точно соответствовали картине нынешней Староместской площади, что, с учетом всех предшествующих наблюдений, пан Броучек не мог дольше сомневаться.

Подавленный, он опустился на каменное сиденье, стоявшее за колонной аркады углового дома перед Тынским храмом, напротив дома «У белого колокола». Возможно, он не без умысла приютился в этом укромном месте, ибо, хотя только-только забрезжила ранняя июльская заря, на площади уже появились первые, но не редкие прохожие в живописных средневековых одеждах, а перед ратушей стояла толпа вооруженных людей, произведшая на пана Броучека впечатление ничуть не лучшее, чем ночная стража у ворот.

– Так, значит, все-таки… – соображал несчастный пан Броучек, – все-таки, значит… невозможно – и все-таки. Когда я об этом думаю, мне кажется, у меня лопнет голова. Но что видят мои глаза, что я могу потрогать руками, тому я все-таки должен верить! Вот так, вдруг переметнулся я назад на пару-другую столетий. Я смотрю на дома, которых, собственно, давным-давно уж нет или по крайней мере нет в таком виде; я сижу на скамье, о которой точно знаю, что от нее на этом месте не осталось и следа; я нахожусь среди людей, которые давно уже обратились в прах, но которые тем не менее, живые и здоровые, проходят мимо меня в своих давно истлевших и рассыпавшихся одеждах. А я сам, если сейчас действительно идет тысяча четыреста двадцатый год, не могу быть жив, потому что только через четыреста с лишним лет рожусь – и в то же время я чувствую, что я жив, я знаю совершенно твердо, что вчера, двенадцатого июля 1888 года, я сидел в трактире у Вюрфеля! Такая свистопляска совсем может свести человека с ума! А… а может, я и вправду сумасшедший? Может, я живу и все время жил во времена Жижки, и у меня самого такая же «идея фикс», в которой я недавно обвинил того человека с фонарем, только наоборот: у меня навязчивая идея, будто я живу на пять столетий вперед. И мой дом был бредом, моя экономка бред, и Вюрфель – бред, все, все – лишь порождение моего больного мозга, фантазия, от которой я сейчас пробуждаюсь… Но все это опять чистейшая чепуха! Ведь вот на мне сюртук от Нерада – вот же этикетка, а Нерад никак не гусит; вот в кармане у меня трамвайный билет – а трамвай у нас в Праге ездит только, то есть начал ездить, тьфу ты, будет ездить – ах, чтоб тебя!..

Пан Броучек в яростном отчаянии бил себя кулаками в лоб, судорожно хохотал и вел себя действительно как безумец.

И нечему дивиться: у автора самого кружится голова от этого переплетения времен, и дух его с тоской ожидает последующих глав, где ему придется исполнять танец среди мечей прошлого и настоящего, в котором он стяжает лишь кровавые шрамы. О, будьте тогда милосердны, господа, вы, считающие чешского писателя жалким негодяем, выставленным у позорного столба, в которого каждый может кидать усмешки и грязь на потеху публике, что лишь позлорадствует: так ему и надо – зачем пишет!

V

– Что зде дееши? Кой еси? – раздался резкий окрик над ухом пребывающего в отчаянии пана домовладельца.

Броучек поднял глаза и невольно встал. Он увидел перед собою высокого статного мужчину с красивым, в окладистой бороде лицом, одетого поистине живописно. На нем была шапка странной формы, длинный синий плащ на алой подкладке, на груди распахнутый, так что под ним был виден плотно облегающий тело черный полукафтан с вышитой на груди алой чашей, ниже на нем было надето что-то, напоминающее короткую, до колен, юбку, – белое, внизу отороченное узкой полоской черного меха. По бедрам шел серебряный кованый пояс с кошелем, привешенным с правой, и длинным мечом – с левой стороны, и, наконец, узкие зеленые штаны и красные башмаки с острыми носами.