Назад в юность

– Ты знаешь, Сережа, я ведь в первый раз заметила тебя на экзамене, когда ты смотрел на меня и раздевал глазами. Это был взгляд взрослого мужчины. А потом, когда на первом занятии ты смотрел на меня, я поняла, что пойду на все, но ты будешь у меня в постели. Ты так меня удивил. Я думала про себя: «Как тебе, взрослой женщине, не стыдно соблазнять мальчишку» – и ничего не могла собой поделать. Но сейчас я начинаю думать, еще неизвестно, кто кого соблазнил.

Но я ее уже не слушал. Подхватив на руки, понес на постель, и мы снова на какое-то время выпали из окружающего мира.

Когда я уходил, на лице Ангелины были слезы:

– Сережа, я все понимаю, нам не следует встречаться, но я не могу преодолеть себя. Пообещай, что придешь, если я позову. И пожалуйста, прости за эти слова, но я надеюсь, что о том, что произошло, никто и никогда не узнает.

– Ангелина, я не обижаюсь, потому что ты ведь еще совсем не знаешь меня, но обещаю, что все это останется только между нами.

Я шел домой. Холодный октябрьский ветер обдувал мое разгоряченное лицо и успокаивал мысли. На душе одновременно было и хорошо, и немного грустно. Наверное, грусть была оттого, что мне было совершенно понятно: никакого будущего у нашей связи нет. Может, еще несколько раз эта женщина позовет меня к себе, но затем этому все равно придет конец. А если об этом еще и узнают, то и как преподавателю ей больше здесь не работать.

Дома я сбросил верхнюю одежду и сел за стол. Бабушка долго меня разглядывала и наконец сказала:

– Сережка, признавайся как на духу, где был? Бабой от тебя пахнет. Небось на свиданку бегал вместо библиотеки. Давай признавайся, матери не скажу.

Что за существа эти женщины! Ведь специально не пил коньяк, час бродил по улице, а все равно вычислила в пять секунд.

– Бабушка, ну что ты такое говоришь! Я в библиотеке с кем за столом сижу? Да там одни девчонки отираются. А парни, вместо того чтобы учиться, только курят под лестницей.

– Ой, врешь ты, как Троцкий, парень… Ну ладно, твое дело молодое, бегай, пока есть за кем.

На этом наш разговор завершился, и я принялся за поздний ужин.

* * *

Летели дни. Учеба давалась мне легко, давно забытые знания всплывали из глубин памяти, иногда удивляя меня самого. С Вертинской я вел себя как обычно, хотя по ней было видно, что она нервничает: наверное, не очень верит обещаниям молодого парня держать все в тайне. Но после нескольких дней стало заметно, что она успокоилась и вновь принялась с интересом поглядывать в мою сторону. Это заметили даже мои одногруппницы: они со смехом однажды сообщили, что Вертинская ко мне явно неравнодушна, и поэтому физику я могу не учить.

В ночь с субботы на воскресенье я отправился на свое очередное дежурство. Когда я явился, оперблок, как всегда, уже был пуст. Только в сестринской слышались голоса. И громкий, конечно, принадлежал Пелагее Игнатьевне: та учила уму-разуму молоденькую медсестру, которую, похоже, сегодня в первый раз оставили на самостоятельное ночное дежурство. Я поздоровался с ними и ушел переодеваться, думая о том, что сейчас Пелагея в красках опишет этой девочке, какой я страшный сердцеед. Придя обратно в сестринскую, я узнал, что медсестру зовут Света и что она ужасно боится не справиться со своей работой. Мы сели пить чай. Потом мы с Пелагеей Игнатьевной принялись за дела.

Неожиданно зазвонил телефон. Света сообщила, что к нам везут больную и надо готовить операционную. Минут через двадцать на лифте подняли полную женщину средних лет. Она лежала на каталке обнаженная, закрытая только простыней, и тревожно озиралась вокруг.

Мы помогли ей перелечь на операционный стол и стали ждать дежурного хирурга. Вскоре в операционную зашел довольный Анатолий Григорьевич. Видно было, что он в очень хорошем настроении. Хирург пошел к больной и ободряюще улыбнулся:

– Не беспокойся, милая, все сделаем, как в лучших домах Лондона и Парижа. – Увидев меня, сказал: – Ага, вот и коллега. Ну давай засекай время, сейчас я этот аппендицит сделаю за тридцать минут.

Мне такая самоуверенность очень не понравилась, но я-то санитар, и мое дело – санитарское.

Света, явно волнуясь, быстро поставила перегородку перед головой больной, чтобы та во время операции ничего не видела. Я же в это время привязывал ее руки и ноги широкими ремнями к столу. Вскоре больная была подготовлена, и открытым оставалось только операционное поле.

Анатолий Григорьевич уверенными мазками корнцанга с тампоном провел обработку йодом и взял в руки шприц с новокаином. Он хорошо справлялся один. Проведя послойную анестезию новокаином, хирург взял в руки скальпель, уже протянутый Светой, и уверенно сделал разрез. При этом подмигнул мне, мол, видишь, как работаю.

Я знал, что в больнице между хирургами идет негласное соревнование за самый маленький разрез при аппендэктомии, и этот разрез был не более пяти сантиметров.