Назад в СССР 5

— Не-е, — замотал головой следователь. — Здесь только мужики. Алеша мальчик еще. Нечего ему мужицкие разговоры слушать.

— Да какой он мальчик? — улыбнулся я. — Около сорока уже.

— Запомни, Петров! — Горохов, поправив сползающую “тогу”, встал в позу Цезаря и поднял указательный палец вверх. — Не календарным возрастом мужчина взрослеет, а пережитым опытом и числом убитых врагов.

— Ну, Егорыч, ты загнул… — пролепетал Ревягин. — Мы ж не убиваем. Мы ж садим.

— А это издержки нраственнаа-этические нашего соци-и-има. И-ик! Посадил, значит, победил. Бум щщитать, что убит вражина. За победу, товарищи, — Горохов сдернул со столика рюмку, в которой бултыхалась жидкость цвета коньяка.

Ревягин взял другую стопку. Мне тоже налил. Отнекиваться я не стал, дороже себе выйдет. Не хотелось отвечать на вопросы: “Ты нас уважаешь? Почему не пьешь? Язвенник, что ли, или шпиён?”

В гостиницу собрались только через час. Оказалось, что в доме этом проживал сам Ревягин. Он вызвал нам водителя на той черной “Волге”, что привезла сюда Горохова. На прощание друзья снова стали брататься.

Горохов пообещал Ревягину в скором времени избавить область от напасти в лице мошенницы, а Евгений Сергеевич отдал нам во временное пользование, с барского плеча, так сказать, эту самую черную “Волгу”. Причем вместе с крепостным. Водитель, которого звали Пашка, не очень обрадовался такому раскладу, но перечить не стал, не положено начальству возражать. Тем более, такому пьяному и великодушному.

— Спасибо, Жека! — Горохов уже почти ввалился в машину и оттуда пожимал и тряс руку Ревягину.

— Тебе спасибо, что правду рассказал, а то столько летов камень на душе перекатывался, — Евгений Сергеевич тоже тряс руку, положив сверху еще вторую на ладонь следователя. Прям неразлучники. Для попугайчиков они слишком массивны, больше похожи на тюленей-неразлучников. Жаль, что таких не бывает…

Наконец, нам с продрогшим Катковым удалось расцепить братские рукопожатия и захлопнуть дверь.

— Поехали, — скомандовал я водителю, пока тюлени вновь не превратились в попугайчиков.

Пашка вел машину гладко, как на экзамене, объезжая каждую кочку. Включил радио. Там Невинный задорно напевал песенку прямо в тему.

В жизни давно я понял,

Кроется гибель где.

В пиве никто не тонет,

Тонут всегда в воде.

Реки, моря, проливы —

Сколько от них вреда!

Губит людей не пиво,

Губит людей вода!

Катков разместился на переднем сиденье, не рискнул ехать бок о бок с шефом подшофе. Он и трезвый-то его подначивал за слабохарактерность, а теперь (думал, наверное, Алеша), совсем мог со света сжить.

Но Горохов никого сживать не собирался. А даже наоборот. Был весел и удал, порывался встать, но потолок кабины сдерживал командарма. И тогда он забился в угол и, наоборот, притих. А потом начал тихо рассказывать мне историю примирения с другом-врагом. Говорил негромко, чтобы только я слышал.

Передние ездоки ушли в музыку и не слышали нас. Из приемника уже плакала “Девушка в автомате”, плакала голосом не Жени Осина, а самым, что ни на есть женским. Песня оказалась стара, как мир, не знал…

Я придвинулся к Горохову поближе. Мне жуть как было интересно все узнать, я даже сам хотел об этом спросить, но не успел.

— Представляешь, Андрей Григорьевич, — вздохнул следователь, вытирая красный лоб концом широкого галстука. — Свинью мне подложил не Женька.

— Какую свинью? — я весь превратился в слух.

— Про того-то синюшного поросенка однокурсникам рассказал не он.

— А кто?

— Ульянка…

— Как, зачем?

— Женька Ревун никому не обмолвился, как мы и договаривались, лишь подружке своей рассказал, дескать, ведь желудок у нее слаб и с печенкой проблемы. Рассказал, чтобы не вкушала она жаркого из дохлой свинки, побереглась. А у той водичка не удержалась, и выболтала она наутро подружкам все. А может, и специально это сделала. Она когда с Женькой встречалась, ревновала его к друзьям. Пыталась все на себя одеяло перетянуть. И меня, конечно, не жаловала. Вот и устранила конкурента, так сказать.

— А как же вы потом ее отбили? В отместку?