Назарка-атаман

Отлетают в сторону гайки, болты. Работа не очень трудная, сидеть, следи только, чтоб болт правильно и во время в ямку под пресс попал.

* * *

— Петровна, кончай!.. — блестит зубами комсомолка Наташа.

Все работницы в серой, грубой прозодежде. От работы вся прозодежда почернела. Блестят металлической копотью и лица.

— Ой, бабоньки, не выгоню норму… — охает Петровна, — недужится мне…

— Да что с тобой? — подскочила Наташа.

— Надорвалась она, — объяснила соседка, бойко отбивая гайки. — Шутка ли, заставляют оттаскивать ящики по четыре пуда в каждом…

Заговорились работницы. Не женская работа, вишь. Здесь. При старом хозяине-французе бабы не работали. Война началась, их стали принимать. После уж, кто без мужа и вовсе остался — с фронта не вернулся. Кормиться надо, так на заводе и пришлось остаться.

Петровна в большом уважении. У ней муж Павел Кузнецов большевиком оказался, за революцию погиб.

Раньше бедно жил, а грамотный был. Как пошли Советы защищать, первый в отряд красноармейцев пошел. А теперь большой красный дом, что напротив завода — клуб — в честь товарища Кузнецова прозывается.

«Отдохнуть бы… Подмоги нет…», думает, и мысль о детях (дома трое остались) затуманила усталую голову.

Ходит по цеху мастер. Злой. Бритый, ровно англичанин. Трубкой дымит, скользит взглядом из-под густых бровей по работницам.

Давно бы уволил Петровну, слаба совсем, норму не выгоняет в последнее время, да ячейка раз навсегда наотрез ему приказала:

— Кузнецова Анисья не подлежит сокращению. Ей и вовсе пособие нужно давать… У ней дети…

Задымил еще пуще трубкой мастер. Ничего не сказал.

Как завыл гудок на смену, ровно сорвалось что. Выходили беспорядочной кучей из черной двери табельной и веером рассыпались по улице.

Петровна охала. Поправив платок, она последней протискалась к выходу.

Итти трудно.

Перед мостом, переходя через железную дорогу мальчишки, сцепившись, волтузили друг друга.

— Батюшки!.. Кого это?.. Разойдитесь!..

Но мальчишки, увлеченные дракой, продолжали лупцовать кулаками. Норовили ударить особенно одного.

— Петровна! Гляди, твоего Данилку бузуют!..

— Ах, вы… Разойдитесь!.. Вот петухи-то…! Рабочие, закуривая на ходу, посмеивались:

— Ловко! Да что вы, ребята, одного колышмачите… Вы разделитесь на две стороны…

Данилка, раскрасневшийся, без шапки, не бежал, когда вырывался, а налетал сам на своих врагов, как ястреб.

Рабочие подзадоривали:

— Молодец, молодец Данилка! Один на всех… Дай, дай им!..

Комсомолка Наташа к рабочим:

— Как не стыдно… Вместо того, чтоб разнять, смеетесь…

Наташе помогли расцепить ребят. Когда Петровна схватила Данилку за руку, так тот, еще в горячах, кинулся с кулаками и на мать.

— Что ты, ополоумел?..

Петровна заохала.

— Бабоньки, ох!.. Из дома ведь убежал! Что там теперь делается!..

Данилка опомнился. Глаза сверкают — все порывался догнать Петьку Буржуя. Насолил он ему сильно: больно дерется.

— Батюшки!.. У него вся рожа содрана! Ну. что я буду делать с такими охальниками?.

Данилка. но слушая причитания матери, огрызался.

Не приставам Еще ты лезешь…

— Стыда на тебе нет!.. Бессовестный… Без отца ведь…

— Не вой!.. А то убегу, ей-богу убегу…

Заплакала мать: пропащий.

Данилки вырвался и убежал.

— Но пойду домой и все…

Соседки, которые в том же доме-коммуне жили, встретили:

— Петровна! Что у тебя в квартире крик-то какой?..

— Ох, Данилка проклятый убежал… Бросил…

Из-за дверей волчатами выли голодные ребятишки. Данилка схитрил: запер их на замок.

— Детки мои… Пришла, пришла… По войте… Сейчас…

Какое «не войте»! Как заслышали мать, еще пуще.

Открыла, наконец, дверь.

Лизка, распустив слюни, уцепившись за Володьку, голосила истошным голосом. А Володька совсем охрип от рева.

Воду разлили. Со стола скатерть смахнули.

— Ох!.. Ну, пришла, пришла… Данилка, Данилка!.. Где ты?.. Ах, силушки-то нет…

* * *

С того дня Петровна совсем свалилась. Приходил доктор. Осмотрел. Приказал: работать, никак нельзя.

— Из страхкассы получайте пособие…

Стали Лизка и Володька полуголодные около

больной матери подвывать.

Каждый день заходили то одна, то другая соседка. Кудахтали:

— Вот времячко-то привалило…

— Мужа отняли… Помощница не выросла. Что теперь делать?..

— Революцию сделали, а мужьев всех побили, проклятые!.. Ну, что твоему — клуб какой-то назвали, а кто этих голодранцев будет кормить и поить?.. Этот, что ли, прохвост? — указали на Данилку: — какой из него, прости господи, матери помощник!..

Угрюмый сидел Данилка: болтовня соседей по сердцу режет.

— Ну ты!.. — на Марью Ивановну. — Языком-то не больно ляскай! Об отце не болтан. Не понимаешь — баба!..

— Вот сопливый! Он-то, гляди, понимает!..

— Говорю, молчи!..

— Данилка. а… Ох… Хоть ты-то не кричи!..

Завозилась мать на постели, застонала.

Оскалился Данилка, уперся взглядом в угол.

— А чего она расстраивает?.. Отец за революцию погиб!

— Твой отец!.. — обернулись Марья Ивановна. — А ты-то кем будешь? По улицам собак гонять…

— И я буду, как отец!.. — заорал вдруг Данилка, как зарезанный, и стукнул кулаком. — А ты молчи, ведьма! Что душу всю воротишь?..

— Ох… Перестань, Данилка!..