Наживка для крокодила

Приказом начальника ГУВД я был уволен из органов внутренних дел по статье 58 «К» – «грубое и систематическое нарушение дисциплины». Подтверждением оного были многочисленные рапорта Обрезанова и Торопова. В них говорилось, что «…капитан милиции Горский, ведомый себялюбием и гордыней, презрел интересы службы…», «…вел себя в коллективе презрительно по отношению к коллегам, допускал многочисленные опоздания на службу…», «…употребление спиртных напитков, как на службе, так и в быту, вошло в норму…» и многое, многое другое. Максим Александрович в паре с Константином Николаевичем распинали меня и мою гордыню на свежеотпечатанных секретаршей ГУВД листах бумаги. Особенно драматично прозвучала фраза о том, что я, имея большой авторитет в коллективе отдела, резко снизил показатели работы. Глядя на меня, мои другие сотрудники по привычке брали с меня пример и стали опаздывать на службу и проявлять недисциплинированность.

Обрезанова на экзекуции не было, он почему-то заболел ОРЗ. Характерное явление для тех, кто Очень Решил Заболеть. Но был Константин Николаевич. Его высказывание о том, что «в дальнейшем следует пересмотреть вопрос о выделении жилплощади отдельной категории милиционеров», выглядело довольно нелепо. Однако все с этим согласились.

Меня терзали еще около получаса, вспоминая материалы пятилетней давности, «непонятные встречи с криминальными лицами», и даже поставили в вину неумение создать собственную семью. Я решил дотерпеть до конца. И дождался. Из угла кабинета раздался робкий голос начальника следственного отдела:

– Может, предоставим человеку возможность уволиться по собственному желанию? Зачем жизнь ломать?

Буря возмущения, раздуваемая замом по воспитательной работе:

– Чтобы дать ему право впоследствии восстановиться в милиции?! Нет, коллеги! Я полагаю, что это тот случай, когда нам нужно проявить принципиальность. Нам такие деятели, как Горский, не нужны. Мы от них избавлялись и будем избавляться. А если Горский все-таки сам считает себя честным человеком, то он должен сдать свою квартиру. Он получил ее как сотрудник милиции…

Я не выдержал и расхохотался.

Я смеялся так, как не смеялся уже, наверное, лет десять. Я захлебывался от хохота. Что это было? Нервы? Облегчение от того, что я – свободный человек и эти отвратительные лица я не увижу уже никогда? Не знаю…

Был объявлен «приговор», я расписался, положил на зеленое сукно стола удостоверение и вышел на улицу. Уже на крыльце почувствовал, что задыхаюсь…

Рванув воротник, оперся на перила. Сейчас все пройдет… Нужно только постоять и отдышаться…

Сейчас…

Вместе с облегчением пришла тоска. Хотелось только одного. Приехать в свою квартиру на улице Свободы, расставить вокруг себя несколько бутылок водки и пить, пить, пить… До тех пор, пока не придет успокоение.

У крыльца меня встречали человек семь или восемь. А может, и десять. Их лица мелькали передо мной. Меняясь, сыпались вопросы, не требующие ответа… Я видел лишь Ваньку, Вьюна и Верховцева. Я им улыбался, а они не могли понять, почему. Для них и, как им казалось, для меня, случилось страшное. А я улыбался…

Мне оставалось лишь забрать свои вещи в кабинете. Больше меня ничто не связывало с прошлым. Меня ждала любимая мною женщина, самая прекрасная на этой земле. Поэтому моя жизнь только начинается. Вывернув ящики стола, я выбрасывал записки, адреса, блокноты. Я рвал все в мелкие клочья и опускал их в урну.

В сейфе мне попался на глаза компромат на Бигуна. Я замер с ним в руках. Нет… Пока Лешка в клинике, бумаги будут со мной. Остальные дела я передал Верховцеву. Но своих «людей» я не сдам никому. Информация о них умрет вместе со мной. А те данные, что указаны в их делах… Ну, кому надо, пусть поищет. Он очень будет удивлен, когда выйдет на искомых фигурантов. Долго потом извиняться будет перед руководителями города. Данные – одни, а реальные люди – другие. У меня привычка такая. Потому что постоянно помню слова старого вора в законе Степного: «Никогда никому не верь и ни у кого ничего не проси»…

На стуле, со слезами на глазах, сидела Аня Топильская и молча наблюдала за моими манипуляциями. Может быть, в чем-то я обманул ее ожидания, но уж в этом я точно не виноват. Парни нервно курили, а меня «прорвало» на шутки. Я радовался своей свободе, восхвалял славный город Питер, в который рвану сразу же, как получу расчет, и рассказывал о Руслане Богачеве…

Проводив из Настиной квартиры всех, кто пришел со мной попрощаться, я почувствовал, насколько одинок. Едва захлопнув дверь, мною овладела горечь от только что утраченного прошлого. Утраченного навсегда. Завтра Новый год, и это угнетает более всего. Новый год – семейный праздник. Все, кто был сегодня, встретят его со своими близкими. Даже Бурлак, извинившись, сказал, что не сможет ко мне прийти.