Когда я остался в брюках и майке, он позволил подойти к оконному проему. В двадцати сантиметрах от моей груди подрагивали стволы обреза, и я чувствовал запах пота от нездорового тела беглеца. Последний раз он мылся, наверное, еще в зоне. Разговор через окно не входил в мои планы. Если откровенно, то у меня вообще не было никакого плана. Я знал одно – мне нужен живой Жилко, и действовал я сейчас по принципу: «Ввяжусь в драку, а там посмотрим». Можно было в течение дня морально задавить Степу, причем задавить так, что он сам бы со слезами на глазах выполз из домика. Но капитан в таком случае может отдать приказ своему снайперу, вон тому, с СВД в руках, и через полминуты, изловчившись, спец разнесет череп Жилко вдребезги, как трехлитровую банку с квашеной капустой. Этим архаровцам оперативные проблемы так же непонятны, как мне – их спуски на веревках с десятиэтажного дома.
– Степа, на улице минус двадцать с северо-западным ветром, а я в майке, – заметил я. – Запусти меня в дом, там и поговорим. Или ты боишься безоружного мента? Только не советую орать в окно, что у тебя заложник. Как только ты закончишь фразу, сразу намотаешь себе призовых лет пять. У тебя и без того уже срок, как у…
Я хотел сказать «Нельсона Манделы», но вовремя вспомнил, что для нынешнего поколения это имя сродни имени академика Сахарова.
– … Каннибала Лектора.
И Степан Жилко совершил ошибку.
Когда я вошел в комнату, Жилко уже не целился в меня из обреза. Психологически продлевался предыдущий момент, порождая ошибку. Мгновение назад он видел меня без оружия. Как же оно могло появиться за считанные секунды? Затем Жилко сделал шаг назад, совершая вторую ошибку.
Он стал беспомощен тогда, когда ему в лицо полетела зашипевшая кошка, выпустившая вперед когти. Степан от неожиданности громко икнул и, запутавшись в собственных ногах, повалился на пол. Выстрел дуплетом в потолок заставил полностью осыпаться разваливающийся потолок. В воздухе повисла такая пелена из сухой известки, что я испугался. В этой дымовой завесе Степа мог легко исчезнуть из дома.
Выстрела мне бояться уже не следовало, поэтому я, не глядя, повалился туда, где только что находился мой противник. Кошка, понятно, дала деру. После случившегося она уже вряд ли сюда вернется. Жилко сообразил, что проиграл, и стал выть и кусаться. Он сопротивлялся как-то по-животному: не пытался нанести удар или просто побороть, а царапал мне лицо, кусал за ногу… Для него это был шок. Неожиданный исход, означающий крах всех надежд.
Когда мне удалось оседлать Жилко и завернуть за спину руки, в окна и двери стал вламываться спецназ Управления исполнения наказаний.
– Вот что, капитан, – строго заявил я, натягивая свитер. – Этот парень едет со мной. Он – подозреваемый по ряду преступлений. Брал его я. Вы были статистами. Поэтому вы получите его сразу, как только я потеряю к нему интерес. Можешь доложить начальству, что задержал его. Обещаю, что вечером передам Жилко вашему конвою.
Мои слова были произнесены четко и ясно. Ничего лишнего. Капитан вначале засомневался, но потом, глядя, как Верховцев заталкивает Степу в «Форд», махнул рукой…
Вьюн свинтил с бутылки крышку и пропитал водкой два куска ваты.
– Интересно, – он протирал царапины на моем лице и хитро кривился. – У него вся рожа расцарапана, у тебя – тоже… Как-то интересно вы дрались.
– Он, сука, кота в меня кинул, – угрюмо сообщил Степа, сидевший в углу. Он был пристегнут наручниками к батарее и прижимал свободной рукой к щеке свой тампон. Парень еще не восстановился после шока и надавливал на вату так сильно, что из-под его руки по лицу текли ручьи водки.
– Кого?! – расхохотался Верховцев. – Кота?
Разговор предстоял серьезный, поэтому я по устоявшейся оперской привычке выгнал всех из кабинета, оставшись с Жилко один на один. Если не нужна специальная «загрузка» или спектакль, опер всегда беседует со своим клиентом наедине. Степа уже получил определенную закалку в колонии, да и сам по себе он был не простым парнем, поэтому устраивать цирк с массовкой не стоило. Таких легче «прошибать» в тишине кабинета, давая время на раздумья. И потом, я собирался говорить ему о вещах, озвучивание которых при скоплении народа не вызывает особого доверия.