Наживка

Нигде больше в Сент-Поле почтение к прошлому не проявляется в такой степени, как на престижной Саммит-авеню – широкой, густо заросшей деревьями улице, протянувшейся от крутого речного берега к окраине города.

На рубеже веков здесь обосновались лесопильные, железнодорожные и мельничные бароны, построив на берегу и вдоль дороги обширные величественные усадьбы, каждая из которых старалась превзойти предыдущие. Спустя столетие многие сохраняют первозданный вид, любовно оберегаемый либо потомками, не промотавшими фамильные капиталы, либо Историческим обществом Миннесоты, либо новыми богачами.

К сильному неудовольствию некоторых ультраконсервативных соседей Харлей стал одним из последних состоятельных домовладельцев на Саммит-авеню. В прекрасные вечера мускулистый гигант с длинной черной бородой и болтающимся конским хвостом часто топает мимо в мотоциклетных ботинках, сплошь затянутый в кожу. Зрелище для коренных обитателей жуткое даже на том расстоянии, с которого татуировок не видно.

Ему принадлежит безобразный дом из красного песчаника с башенками, окруженный высокой железной кованой оградой с острыми пиками, на которые можно было бы насадить взрослого слона, но сразу за массивной парадной дверью открывается баварский замок из сказок братьев Гримм. Десять тысяч квадратных футов увешаны заграничными хрустальными люстрами, заставлены изысканной антикварной мебелью соответствующих хозяину габаритов; темное дерево ручной резьбы, выполненной в незапамятные времена, сверкает, как «глаза испанской шлюхи», по выражению самого Харлея, чем во многом объясняется неприязнь соседей. Сногсшибательная звуковая система без умолку наполняет дом тяжелым роком или оперой, в зависимости от того, один он или нет, потому что от оперы Харлей Дэвидсон иногда плачет.

В октябре прошлого года после кровавой бани в чердачном офисе «Манкиренч» компания временно переместилась к Харлею на третий этаж, работая над новым программным обеспечением. До отъезда Энни в Аризону на прошлой неделе все трое – Энни, Грейс и Родраннер – почти полгода просиживали у него целыми днями. Пришлось приспосабливаться к их постоянному пребыванию. Даже когда оно завершилось, по вечерам в старом доме витают запахи и звуки, будто в нем живет семья, и это очень приятное ощущение.

Сейчас они с Родраннером стоят в каретной – двухэтажном чуде с булыжным полом и шпунтовой стенной обшивкой из дубовых плашек под храмовым сводчатым потолком. Здесь тоже висят хрустальные люстры, что Родраннер считает излишней смехотворной роскошью. Кроме того, ему не нравятся стойла, комнаты для грумов на втором этаже, устроенные тут задолго до покупки дома.

В данный момент в огромных помещениях, предназначенных для экипажей, саней и запрягаемых в них животных, находятся совсем другие лошадиные силы. Доставленный сегодня дом на колесах символизирует завершение рутинной работы. Серебристый бегемот с тонированными стеклами кажется здесь чужеродным и лишним.

– На автобус похоже. – Родраннер топтался перед автофургоном, растопырив паучьи руки, глядя в огромное ветровое стекло почти на уровне своих глаз в шести с половиной футах над полом. Он проехал через весь Миннеаполис на велосипеде исключительно ради физической нагрузки, как обычно, в костюме из лайкры, нынче в черном, в предчувствии грязной работы.

– Никакой не автобус. Не называй его автобусом. Официально это рекреационный автомобиль повышенной проходимости и соответствующего класса, а неофициально «Колесница».

Родраннер закатил глаза.

– Зачем ты постоянно даешь названия неодушевленным предметам? Невыносимо. Начиная с дома и заканчивая своим членом.

– Мой член одушевленный предмет.

– Заткнись. Если хочешь тратить свободное время на выдумки, лучше придумай новое название фирмы.

– Полгода голову ломаю. Переобезьянничать «Манкиренч»?.. Граничит с кощунством.

– Понимаю. Все равно что дать новое имя десятилетнему ребенку.

– Вот именно.

– Но придется.

– Догадываюсь.

Никого не радует необходимость сменить название компании. Десять лет они крутились и вертелись что было сил, обезьянья натура вошла в плоть и кровь.

– Геккон, – поперхнулся Родраннер.

– Это ты так чихаешь?

– «Геккон инкорпорейтед». По-моему, неплохо.

Губы Харлея недоверчиво шевельнулись средь черной бороды.

– Совсем с ума спятил? Какая-то чертова ящерка…

Родраннер пожал плечами:

– Продолжение темы животных. Мне нравится.

Харлей открыл тяжелую гидравлическую дверцу фургона, недовольно взбираясь по лестничке.

– Если мыслить в таком направлении, я бы фирму назвал в твою честь селезнем – нырком в дерьмо.

Поднимавшийся за ним следом Родраннер быстро забыл об оскорбленной гордости, как только ступил в бархатный интерьер дома на колесах и начал оглядываться. Пушистые мягкие ковры устилают полы; пухлые низенькие лежанки, похожие на обтянутое шелком суфле, окружают сверкающий лаком деревянный стол; в просторной кухне гранитные столешницы, хромированная посуда, полированный тик…

Харлей скрестил на широкой груди руки, оскалившись в широченной улыбке.

– Что скажешь, приятель? Похоже на Букингемский дворец?