Назови меня своим именем (ЛП)

Далеко за полдень я отчетливо ощутил, что сон доставляет мне наслаждение, а не только служит убежищем – сон сам по себе, сменяющие друг друга сновидения, что может быть лучше? Явление чего-то столь совершенного, какого-то истинного блаженства, завладело мной. Кажется, сегодня среда, подумал я, и действительно была среда, когда точильщик ножей устраивается в нашем дворе и начинает затачивать все лезвия в доме, а Мафальда вечно болтает с ним, стоя рядом, с предназначенным для него стаканом лимонада в руке, пока он склоняется над точильным камнем. Скрежещущий, царапающий звук станка, наполняющий треском и шипением послеполуденный зной, успокаивающими волнами доносился в мою спальню. Я не мог признаться даже самому себе, каким счастливым сделал меня Оливер в тот день, когда съел мой персик. Конечно, это тронуло меня, но также это польстило мне, словно этим жестом он говорил, Каждой клеточкой своего тела я верю, что ни одна клеточка твоего не должна, не может погибнуть, но если ей суждено погибнуть, пусть она умрет в моем теле. Он отворил прикрытую балконную дверь и вошел в комнату – мы в тот день почти не разговаривали, он не спросил, можно ли войти. Что я мог сделать? Сказать, Не входи? Тогда я протянул ему навстречу руку и сказал, что больше не дуюсь, что с обидами покончено навсегда, и позволил ему поднять простынь и забраться в постель. Теперь, заслышав звук точильного камня, чередующийся с треском цикад, я понял, что могу проснуться окончательно или снова заснуть, оба варианта мне нравились, мечты или сон, все было едино, я согласен на то или иное, или все вместе.

Я проснулся около пяти часов вечера. Мне расхотелось играть в теннис, не испытывал я никакого желания и заниматься Гайдном. Самое время искупаться, подумал я. Надев купальные плавки, я спустился вниз. На невысокой стене возле своего дома сидела Вимини.

– С чего это ты вдруг решил поплавать? – спросила она.

– Не знаю. Просто захотелось. Пойдешь со мной?

– Не сегодня. Меня заставляют носить эту дурацкую шляпу, когда я выхожу гулять. Я в ней похожа на мексиканскую бандитку.

– Панчо Вимини. И чем ты будешь заниматься, пока я плаваю?

– Смотреть. Если только ты не поможешь мне забраться на один из камней, чтобы я могла сидеть там и мочить ноги в воде, не снимая шляпы.

– Что ж, договорились.

Вимини никогда не приходилось просить дать руку. Она с легкостью сама протягивала ее, подобно тому как слепые машинально берут тебя за локоть.

– Только давай не будем бежать, – сказала она.

Мы спустились по лестнице, дошли до камней, отыскали тот, который ей особенно нравился, и сели рядом. Их с Оливером любимое место. Кожей я ощущал тепло камня и последние лучи предвечернего солнца.

– Я рад, что вернулся, – сказал я.

– Ты хорошо провел время в Риме?

Я кивнул.

– Мы скучали по тебе.

– Кто – мы?

– Я. Марция. Она заходила на днях.

– А, – отозвался я.

– Я сказала ей, где ты.

– А, – повторил я.

Я видел, что она пристально разглядывает мое лицо.

– Я думаю, она знает, что не слишком нравится тебе.

Не было смысла спорить с этим.

– И что? – спросил я.

– И ничего. Мне просто стало жаль ее. Я сказала, что ты уехал в спешке.

Вимини определенно была довольна своей находчивостью.

– Она тебе поверила?

– Думаю, да. Ведь это не совсем ложь.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, вы оба уехали не попрощавшись.

– Ты права. Просто так получилось.

– О, тебя я не виню. Но его – да. Сильно.

– Почему?

– Почему, Элио? Извини меня, конечно, но ты никогда не отличался сообразительностью.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять, куда она клонит. Наконец я догадался.

– Возможно, я тоже никогда больше его не увижу, – сказал я.

– Нет, ты можешь. Но насчет себя я не уверена.

Я почувствовал подступающий к горлу ком, поэтому оставил ее сидеть на камне и зашел в воду. Все в точности так, как я предвидел. Я глядел на воду и на долю секунды забыл, что его больше нет здесь, что бессмысленно оборачиваться и смотреть на балкон, откуда его образ еще не успел исчезнуть. Буквально считаные часы назад его тело и мое… А теперь он, наверно, уже второй раз поел в самолете и готовился к посадке в аэропорту имени Джона Кеннеди. Я знал, что его переполняет грусть, когда он наконец поцеловал меня в последний раз в одной из туалетных кабинок в аэропорту Фьюмичино, и что даже если в самолете напитки и кино отвлекут его, оказавшись один в своей комнате в Нью-Йорке, он вновь ощутит тоску, и мне было невыносимо представлять его тоскующим, так же как ему, я знал, будет невыносимо думать о том, как я изнываю в нашей спальне, которая слишком быстро снова стала моей.

Кто-то приближался к камням. Я попытался подумать о чем-нибудь, чтобы развеять грусть, и мне в голову пришел забавный факт, что у нас с Вимини разница в возрасте ровно та же, что и у нас с Оливером. Семь лет. Через семь лет, подумал я, и вдруг почувствовал судорожный спазм в горле. Я нырнул в воду.