Назовите меня Христофором

Меня чрезвычайно занимал феномен прошлого. Я догадывался, что оно неправдоподобно. Я понимал, что его невозможно воссоздать в абсолютной реальности, во всех немыслимых подробностях. Настоящее громоздилось на дворе гигантской ледяной глыбой, похоронив в себе это самое прошлое. Сквозь мглистый непрозрачный лед то там, то сям только угадывались диковинные артефакты или искаженные мукой лица. А что там было вморожено в глубине? О, если этот айсберг когда-нибудь разморозится, то, пожалуй, и потоп случится, думалось мне. Как бы то ни было, а все это можно было отнести к явлениям сугубо природным. Но однажды мне показалось, что я нашел формулу, открывающую настоящее, — нет, конечно, не всеобщее настоящее, которое непременно с большой буквы пишется, а индивидуальное, личное, которое опирается на память и интуицию. Размышляя о прошлом и настоящем, я невольно задумался о будущем, о парадоксах времени и пространства и еще о многих интересных вещах, таких, например, как забвение и бессмертие. Перелопатив груду книг известных физиков, философов, историков, я понял, что они не только не прояснили моего сознания, но, напротив, еще более замутнили его. Я купил бутылку крымского вина и через своего приятеля напросился в гости к одному страшно умному человеку, который немцев читал в подлиннике, знал японский, латинский, был герменевтиком, феноменологом и еще, кажется, йогом. Вино он пить отказался, внимательно выслушал мои соображения, вежливо прочитал мне целую лекцию по истории философии и в завершение снисходительно назвал меня наивным бергсонианцем. Я был в отчаянье!

Метельной ночью я возвращался домой через парк Павлика Морозова и вдруг остановился, пораженный. На черном косом столбе висел фонарь под широкой жестяной шляпкой. Свет стоял куполом. Мелкие снежные вихри влетали в освещенное пространство и крутились там, вспыхивая оранжевыми искрами. Наметенные сугробы под фонарем отливали слабым нежно-зеленым цветом. Может быть, это было что-то сродни дальтонизму, только это настолько потрясло меня, что дальше я шел, бормоча какие-то несуразные строчки, которые вспыхивали в моем мозгу, как фотовспышки.

Нет, научный трактат написать я был не в состоянии, ибо не хватало слов, понятий, системного образования, наконец. Прав был сердитый философ. Но я вдруг догадался, что изложить смутные свои идеи можно совсем другими средствами. Правда, нужно было найти очень точную форму. Ну или максимально приблизиться к ней. А это требовало особого состояния, сосредоточенности, но отнюдь не времени. Исполненного мужества Мартина Идена с великолепными рассказами «Котел» и «Вино жизни» заслонил чахоточный Бриссенден с магической рукописью в кармане длинного черного пальто.

Я с тоской вспомнил редакцию университетской многотиражки, куда вынужден был ходить на службу за сто девять рублей в месяц, где приходилось вести нескончаемые политесные разговоры с главным редактором, в общем-то милой женщиной, править бездарные статьи в общем-то даровитых журналистов, а по вечерам пить в пустой редакции мерзкое вино со старым другом, ассистентом кафедры современного русского языка, и читать ему свои стихи с плохими рифмами. А тут махом решаются все проблемы! Это ведь даже не деньги — это деньжищи! А как я их отсюда вынесу? А как я их понесу домой? По темному переулку? Нет-нет, это какая-то ловушка…

— Мне понятно ваше смятение. Не волнуйтесь, у нас есть автомобиль, который доставит вас до самого подъезда.

Савояж помолчал, пыхнул сигарой.

— Итак, решайтесь! — вдруг рявкнул он.

И я потянулся за желтым кружком, который нестерпимо сиял в свете настольной лампы. Савояж удовлетворенно кивнул.

— Не забудьте, вы можете поставить только три раза. У Пушкина, помните?

— Что у Пушкина? — в полуобморочном состоянии прошептал я.

— В «Пиковой даме».

— Э-э… Там, кажется, Германн сошел с ума.

— Не бойтесь. Вам это не грозит. Но все-таки играйте осторожно.

Савояж хлопнул рукой по странному сооруженьицу, оказавшемуся обыкновенным звонком, и властно обратился к колыхнувшимся портьерам:

— Проводите клиента, Роберт. И побудьте при нем, вдруг понадобится ваша помощь. Да, и дайте ему галстук!

Выпучив глаза, он затянулся сигарой и стал медленно цедить дым сквозь тонкие губы, окутывая себя сизыми клубами, пока не исчез вовсе за легким слоистым занавесом.

Интересно, что он обратился к неведомому Роберту по-английски, но самым интересным было то, что я легко понял смысл сказанного. Я, честно говоря, думал, что мой английский значительно хуже.

— Follow me, — услышал я негромкий голос и покорно пошел за невесть откуда взявшимся распорядителем, повязывая на ходу невесть откуда взявшийся галстук.