Названец. Камер-юнгфера

— Всё то враки, — сказал он. — Я пытал чуть не весь полк. Все только смеются, только на смех поднимают. Когда я стал говорить о моих якобы замыслах в пользу цесаревны и против принцессы, то одни меня дураком обзывали, другие же грозились за такие речи на меня донос, сделать господину Ушакову. Напрасно вы тревожитесь по пустому.

— Нет, нет и нет, — отозвалась камер-юнгфера. — Стало, не годишься ты в наше дело. Не далее, как вчера был у принцессы австрийский резидент и всячески умолял её обратить внимание на поведение Елизаветы. А третьего дня пришло большущее письмо из Бреславля и все говорят о том же. Французский резидент Шетарди, другой француз, доктор цесаревны Лесток, вместе с ней орудуют шибко, деньгами так и посыпают. Все мы единогласно желаем, чтобы цесаревну заперли сейчас же в какой-нибудь монастырь подальше от столицы. Одна правительница, Бог знает, что с ней приключилось, только всё смеётся и говорит, что это одно измышление врагов её спокойствия.

— И я то же скажу, — отозвался Кудаев, — измышления одни!

Камер-юнгфера махнула рукой и с этого дня уже более ни о чём не толковала с Кудаевым.

В конце месяца, преображенцы вдруг заволновались, шумели и роптали. Целая половина полка предназначалась к выступлению в поход против шведов. При этом указана была перетасовка офицеров и рядовых.

Случайно или нет, но вся рота, в которой был Кудаев, попала в отряд, назначаемый на войну.

И тут только в первый раз, среди всеобщего ропота, Кудаев услышал слова, которые его поразили.

Один из капралов объяснил, что надо бы только время оттянуть, какой-нибудь месяц, и тогда никакого похода не будет, так как правительница с своим младенцем-императором сама отправится в поход, только не против, шведов, а на Белое море.

Кудаев задумался, передавать ли, что он слышал камер-юнгфере или нет. Несмотря на то, что он слыл в полку как доносчик, он всё-таки не чувствовал в себе ни малейшего желания идти доносить на своих товарищей.

XXV

Наконец, однажды ночью в дом Кудаева прибежал рядовой, разбудил его и объяснил, запыхавшись, что нечто диковинное творится в полку и к утру чудеса будут. Пришли к ним в казарму несколько незнаемых людей и усовещивают рядовых стать за цесаревну, чтобы провозгласить её императрицей.

Кудаев оделся, велел седлать скорее лошадь и минут через десять, несмотря на тьму, шибко поскакал в свой ротный двор.

Он нашёл всех на ногах, и когда вступил в освещённую горницу, то невольно ахнул во всё горло.

В горнице, среди всех, стояла цесаревна с голубой лентой через плечо, которой он никогда не видал на ней до тех пор, а солдаты по очереди прикладывались ко кресту и целовали её руку.

Кто-то заметил его и крикнул:

— Иди, присягай матушке императрице.

Капрал настолько оторопел, что ничего не видел и не слышал. Он даже не помнил, как случилось, что он очутился среди кучки солдат, которые очевидно уже прошли через целование креста и говорили ему:

— И ты тоже? Вот так славно. И хорошо, родимый, хорошо, что с нами.

Кудаев не отвечал ничего; ему казалось, что он бредит. Он только дико озирался кругом.

Кто-то, с виду важный человек, стоявший всё время около цесаревны, завидя его, пристально присмотрелся ему в лицо и что-то спросил у ближайшего из офицеров. Этот — Грюнштейн — быстро подошёл к Кудаеву.

— Ты не присягал? — вымолвил строго еврей.

— Нет, едва слышно — отозвался Кудаев.

— Ты присягать не станешь, знаю, ты ведь ейной придворной барыньки любимчик и доносчик. Так не будешь присягать?

— Нет, решительно, — громко выговорил Кудаев.

— Вяжи его, ребята, — крикнул Грюнштейн.

И в одну минуту Кудаева повалили и связали по рукам и по ногам. Затем втащили в соседнюю тёмную горницу и бросили на пол.

Вскоре шум и гул стих, казармы опустели. Кудаев пришёл в себя. Он вполне сообразил только теперь всё, что творилось в казарме на его глазах.

— Слава Тебе, Господи, — произнёс он, — что у меня хватило духу отказаться. Всех их переберут и завтра же казнить будут. Разбойники, что затеяли!

Он стал пробовать свои путы и к величайшей радости почувствовал, что он может зубами развязать один узел и освободить правую руку. Он усиленно принялся за работу; зубы заныли от усилий, но он продолжал и, наконец, одна рука его была свободна.

Через несколько минут он уже сбросил с себя все верёвки, выскочил и бросился на двор. Лошади его не было и помину, хотя он привязал её накрепко.

Разумеется, первая мысль его была бежать к камер-юнгфере, предупредить её о том, что произошло на ротном дворе.

— Конь-то мой, — мысленно шутил Кудаев, — видно тоже оказался виноват пред цесаревной.

Несмотря на то, что Кудаев бежал изо всей силы, несмотря на сильный мороз, он всё-таки дорогой радостно обдумывал всё, что может быть с ним.

Последствия его бравого поведения были ясны. Не только чин сержанта, но, пожалуй, и прямо офицера. Шутка ли прибежать во дворец и объяснить, что среди ночи присягали цесаревне Елизавете и куда-то с ней двинулись.

Огибая какой-то угол, Кудаев увидал на подъезде двух своих однополчан. Он присмотрелся и узнал дом, в котором жил граф Остерман.