Названец. Камер-юнгфера

За ним стоял молодой человек, который тотчас же отрекомендовался, вежливо и сухо выговорив:

— Я секретарь господина Шмеца, и так как вы не говорите по-немецки, то я буду служить вам переводчиком.

Господин Шмец стал что-то говорить своему секретарю как бы разъясняя дело. А рядовой, между тем, озирался кругом и думал:

— Где же госпожа Минк и Мальхен? Очевидно, они ещё не пожаловали.

Хозяин, вероятно, заметил и отгадал мысль гостя. Он сказал что-то секретарю, а тот объяснил Кудаеву, что госпожа камер-юнгфера с своей племянницей по нездоровью быть не могут.

Затем вследствие жеста хозяина все трое сели за стол, на котором была бумага, большущая чернильница и пучок гусиных перьев.

Секретарь обратился к Кудаеву и передал ему кратко, сжато, толково всё то, что Кудаев и сам хорошо знал.

Сущность речи секретаря была в следующем:

Господин Кудаев, рядовой Преображенского полка, должен немедленно, тут же за этим столом, написать всеподданнейшее прошение на имя её высочества правительницы Российской империи о том, какие речи вёл у себя на квартире с ним, Кудаевым, его дядя. Если же господин Кудаев на то не согласен, то его переведут тотчас же в другую горницу, где некоторые люди, служащие при канцелярии, заставят его заговорить и объяснить всё ещё подробнее.

Но тогда он, рядовой Преображенского полка, будет уже не в качестве лица, верно исполняющего свою всеподданнейшую присягу, а будет сам подсудимым, так как бумагу напишут уже от господина Шмеца.

Крупные слёзы навернулись на глазах молодого человека. Он понимал, что предаёт в тайную канцелярию своего добряка капитана, а затем старик Калачов, пройдя чрез истязания, уйдёт в Сибирь.

Господин Шмец начал вопросы, которые переводил секретарь. Кудаев волей-неволей отвечал, но чувствовал, что с каждым новым ответом он всё более опускался в какую-то бездонную пропасть, из которой не было исхода.

Через полчаса, благодаря тому, что спросил господин Шмец, дело уже самому Кудаеву казалось совершенно иным. Из простой болтовни дяди вышло теперь что-то громадное, страшное, имеющее государственное значение. Капитан являлся каким-то смутителем всей империи и закоренелым злодеем.

Кудаеву казалось, что не только капитан, но даже сама цесаревна Елизавета Петровна и та уже затянута в какие-то невидимые сети, которые всё растут кругом и обхватывают все те лица, имена которых были произнесены здесь. Не только капитан, но и купец московский, Егунов, представлялся Кудаеву опутанным с головы до пять. И всё это он сделал своими ответами. А между тем, эти ответы были, конечно, последствием вопросов господина Шмеца.

Вместе с тем, беседа, здесь происшедшая, казалась Кудаеву совсем не похожей на беседы, какие он когда-либо в жизни вёл.

Ему чудилось, что в руках у сидящего перед ним господина Шмеца клубок с верёвочкой, что клубок этот разматывается, а господин Шмец тихонько обвивает этой верёвочкой его, Кудаева, от головы до пяток, по рукам и ногам, по всему телу. Весь он обвязан и опутан.

Оно так и было. Господин Щмец был сильный и ловкий паук, а Кудаев — простая муха.

После часового допроса господин Шмец выговорил по-русски, точь в точь как госпожа камер-юнгфера.

— Вот ошен карош.

И затем, улыбаясь сладко, с довольным лицом, он приказал секретарю писать.

Молодой человек взял бумагу, перо и начал быстро строчить. Перо скрипело, брызги летели во все стороны, а мелкие строчки с крючками ложились рядом на бумагу.

Кудаев, по мере того, что секретарь писал, всё более опускал голову. Он чуял, что начинается нечто уже не именуемое простой бедой, а именуемое государственным делом.

Господин Шмец сидел неподвижно, сложив руки на коленях и при этом опустил глаза под стол, как бы обдумывая что-то или просто прислушиваясь к скрипу пера, который был для него, быть может, волшебной музыкой.

Кудаев не мог пересилить себя и громко, глубоко, протяжно вздохнул на всю горницу. Господин Шмец поднял глаза на молодого человека и выговорил, ломая русский язык ещё хуже госпожи камер-юнгферы.

Смысл его речи был такой:

— Вы не должны ничего бояться, господин Кудаев. Вам от этого дела будет только счастие. Я хочу услужить в этом деле императорскому правительству, господину начальнику Ушакову, себе самому, моей родственнице госпоже Минк и вашей невесте и, наконец, вам самим. Вы и не воображаете, какое благополучие произойдёт для вас от этого дела.

Всё это Кудаев понял очень хорошо, хотя господин Шмец неимоверно коверкал слова. Под конец даже секретарь оторвался от работы и прибавил два слова для разъяснения речи своего начальника, так как Кудаев мог понять его слова совершенно обратно.

Господин Шмец выразил, что это приключение "далеко, далеко уведёт" рядового преображенца. Конечно, преображенец мог понять, что он очутится в Сибири. Между тем Шмец хотел сказать, что Кудаева это дело "высоко, высоко поведёт».

Через полчаса бумага была написана. Кудаев получил другой лист, уже с гербовой печатью, и секретарь предложил ему точно переписать своей рукой всё, что он будет ему диктовать.

Кудаев взял перо; рука его сильно дрожала, но тем не менее он начал писать.