Названец. Камер-юнгфера

Одним словом, всё, что советовал Новоклюев, было бесконечно глупо.

"Да он совсем оголтелый дурак. Пень какой-то, прости Господи!" — думал в отчаянии Кудаев, уйдя от капрала к себе и обдумывая своё тяжёлое положение.

Весь день и весь вечер продумал молодец, чуть не заплакал от грустных мыслей, но ничего не мог надумать.

"Одно мне нужно, решил он наконец. Пускай скажет эта юнгфера проклятая — надеяться мне или прямо выбросить, всё из головы. А эдак мне не жить. Это мучительство. Что-нибудь одно"...

Плохо проспав ночь, Кудаев решил на утро отправиться к придворной барыньке, чтобы узнать наверное свою судьбу. Когда он приблизился ко дворцу, то увидал особенное движение на дворе и на всех подъездах. Стояли подводы, сани и розвальни, а из дворца выносили вороха и кучи всякой поклажи. В числе снующих людей он увидел вдруг и Стефаниду Адальбертовну, которая вышла повязанная платком на улицу и что-то приказывала двум служителям. Он приблизился к ней со страхом сомнения.

Камер-юнгфера узнала его, кивнула головой и своим невероятным российским наречием объяснила молодому человеку, что они все переезжают. Кудаев узнал, что принцесса Анна Леопольдовна с мужем уже не обитают в Летнем дворце. Император был ещё накануне в полдень, тотчас же после кончины императрицы, перевезён в Зимний дворец, а за ним переехали его мать и отец. Теперь же начали собираться и все находящиеся в штате императора, так как Летний дворец, где стояло тело усопшей императрицы, предназначался быть резиденцией нового правителя Российской Империи. Пока все эти камер-юнгферы, камер-медхен и всякие обитатели дворца укладывались и съезжали, кучка разного рода личностей явилась в этот же дворец, обходила горницы и выбирала себе помещение. Всё это были на подбор немцы, почти не говорившие по-русски, но с виду чрезвычайно важные, гордые и даже нахальные. Всё это были приближённые самого герцога, истинные хозяева в столице, да и во всей России.

Камер-юнгфера предложила Кудаеву войти на минуту и намекнула, что он даже может быть полезен, может им помочь при укладке и перевозке вещей в Зимний дворец. Кудаев охотно взялся помогать. Поклажи у придворной барыньки было собственно немного и в три часа времени вся рухлядь, посуда, всякий скарб, кровати и перины и всё до последней ложки и плошки было уже сложено на подводы.

Мальхен была чрезвычайно весела, её забавлял переезд. Но больно кольнула сердце рядового какая-то беззаботность в его возлюбленной. Она как будто бы забыла думать о нём, забыла, что он ещё недавно присылал сваху. Она была занята исключительно своим переездом в другой дворец. Однако при прощаньи Мальхен шепнула что-то своей, тётке, а Стефанида Адальбертовна обратилась к рядовому с приглашеньем побывать через несколько деньков у них на новоселья в Зимнем дворце. Приглашение это камер-юнгфера сделала однако настолько важным голосом, с таким величественным жестом, что Кудаев невольно почувствовал, как его дела принимают дурной оборот. Права была чиновница! Анна Леопольдовна стала не императрицею, даже не правительницею и не регентшею, правил судьбой империи герцог, а принцесса осталась с простым званием матери императора, а между тем лица, находящиеся в её штате, в том числе эта камер-юнгфера, были уже много важнее и горделивее. Что же будет дальше?

Кудаев не вернулся на ротный двор, а окончательно грустный, не зная что делать, собрался к своему дяде. Он готов был теперь, в силу своего природного добродушия и кротости, советоваться со всеми.

V

Капитан в отставке, Пётр Михайлович Калачов, жил на Петербургской стороне, в собственном маленьком доме. Человек лет под шестьдесят, капитан казался гораздо старше своих лет.

Это был благообразный старик, добродушный, ласковый, добряк и шутник, немного простоватый и очень словоохотливый. Когда-то ещё юношей, в 1700 году, он был зачислен рядовым в один из вновь сформированных императором Петром полков. Несколько позже он перешёл в азовский полк, участвовавший во всех кампаниях великого императора.

За тридцать лет службы капитан участвовал, по его выражению, во многих "бравурных баталиях и викториях". При этом он был несколько раз ранен и, если б не болезнь в ногах, то, вероятно, продолжал бы службу до конца дней своих.

Теперь добродушный и словоохотливый капитан с особенным удовольствием рассказывал о своих подвигах, с особенным благоговением вспоминал "Первого" императора, которого видал много и часто.

Более же всего капитан любил прихвастнуть двумя вещами: своим знакомством с чужестранными государствами, с разными заморскими городами, в которых ему пришлось побывать. В особенности часто любил он описывать Голландию, где прожил около года, посланный в числе других молодых офицеров для изучения "корабельной арифметики". Главным же образом простоватый добряк был смешон тем, что доходил до хвастовства в своих рассуждениях о "государских и штатских предметах».