Назым Хикмет

Пока он сидел на жесткой скамье без спинки, в кабинете, пропахшем, как все полицейские участки на свете, карболкой, гнилым шинельным сукном и сапожной кожей, парни один за другим подходили к столу и называли свои фамилии. По всему видно, думали они над ними долго, совещались с приятелями, советовались с родней. Но странное дело, их фамилии были похожи друг на друга, как блюда с пловом, приготовленные одним поваром. Тюрккан — «Турецкая кровь», Асланкан — «Львиная кровь», Савашкан — «Боевая кровь»… Кровь, кровь, кровь!

Впрочем, что ж тут странного? Шовинизм, он начинается с крови — турецкая, немецкая или китайская, она-де чище любой другой. И кровью кончается: парни были из тех, что громят греческие кладбища, лавки армян, мастерские евреев. Это только им казалось, что они все сами выдумали: на деле же головы у них были начинены фаршем из одной мясорубки.

Когда он входил в участок, то еще не знал, какую выберет себе фамилию. Но, слушая, как парни, точно заведенные, твердят: «кан, кан, кан», захотел поиздеваться над ними.

— Ран!

Полицейский комиссар удивленно поднял глаза.

— Что это значит?

— Ровным счетом ничего!

Комиссар пожал плечами: «Ран так Ран!» И заполнил графу. В конце концов закон не предписывал, чтобы фамилия имела какой-нибудь смысл.

Воспоминание не вызвало улыбки. Мальчишеская выходка. Он только что вышел на волю из тюрьмы — из этой самой, и голова закружилась. Тогда хоть ему было тридцать два…

«Вот и вы, батенька, жизнь проживете, а все останется, как было, тогда-то вы и заплачете, как говорят бабы, ручьистее», — так, кажется, говорил старик Толстой… На нарах в изголовье стопкой лежали исписанные листы. Последняя сцена помнилась наизусть: смертельно раненный князь Андрей глядит на синий купол неба… Надо бы скорей кончить перевод, чтоб первый том «Войны и мира» успел выйти до зимы… Больше ты для них ничего не сможешь сделать.

Но он по-прежнему, не шелохнувшись, сидел на нарах. Подумаешь, дело?! Какого черта…

И он увидел еще две графы, заполненные щеголеватым писарским почерком:

«Место рождения — город Салоники.

Год рождения — 1318»…

Год 1902-й по христианскому летосчислению, или 1318-й год хиджры по мусульманскому, начался для Мехмеда Назыма-паши счастливо.

После того как падишах отозвал его из Сиваса, он долго добивался нового назначения. Абдул Хамид II, злопамятный и коварный, не забыл ему мерсийской истории. Правда, с помощью влиятельных заступников Мехмед Назым-паша после Мерсина был губернатором в разных городах, но нигде ему не давали продержаться больше двух лет. Падишах вообще не любил, чтоб высшие чины, особенно те, от которых зависело взимание податей, подолгу засиживались на одном месте: длительная служба в одном городе волей-неволей заставляет считаться с интересами местных жителей, а это никак не устраивало дворец. Шутка сказать, тысяча двести жен! Поваров — восемьсот, лакеев — тысяча, адъютантов — полтысячи, шутов, музыкантов и одописцев — четыреста, врачей — шестьдесят, аптекарей — тридцать, парикмахеров — пятьдесят, личной охраны, шпиков — тридцать тысяч, а прочей челяди несть числа! Попробуй прокормить такую ораву. Сам Абдул Хамид в пище был весьма привередлив — молоко пил только от тех коров, что круглый год кормились знаменитыми яблоками Амасьи, телят для его стола откармливали африканскими фруктами. Хоть и велика еще была доставшаяся ему от предков империя — от Африки до Кавказа, от Аравии до Боснии и Албании, — казна постоянно пустовала, жалованье чиновникам не платили по году, оставалось жить на «бакшиш». Нет, султан никак не мог позволить, чтобы губернаторы — вали — считались с интересами провинции. И все же иные вали сидели по пять-шесть лет на одном месте, а Мехмеду Назыму-паше чуть ли не через год приходилось возвращаться в столицу, обивать пороги, пускать в ход все свои связи и тратить немало денег, чтобы добиться нового назначения.

Но паша не раскаивался в том, что сделал в Мерсине десять лет назад, — слишком уж нагло стали вести себя иноземцы на имперской земле. Мало того, что с них пошлин не брали, что все концессии, и главная из них — табачная монополия, были в их руках. Гяуры были неподсудны мусульманским судам. На это, видать, и надеялся англичанин Томпсон, или как там его звали, когда в гневе ударил тростью по голове мальчишку-носильщика. Да так ударил, что мальчик свалился замертво.

Но англичанин просчитался: мерсийский мутасаррыф[1] Мехмед Назым-паша оказался человеком решительным.

Британский консул потребовал немедленно освободить англичанина и даже угрожал бомбардировать город с кораблей королевского флота, которые стояли в порту. Назыму-паше пришлось взять заложниками всех английских подданных и пригрозить, что в случае бомбардировки все они будут казнены.